пропаганда железа не действовала, – некогда все. Да еще новая блажь на меня нашла.
Увлеклась иностранными языками. На мир, знаете ли, надо смотреть шире… Вы понимаете
это?
– Вполне, – буркнул Бояркин.
Ища поддержки, Валентина Петровна посмотрела на дочь, но та сосредоточенно
ковырялась в тарелке.
– М-да, – растерянно произнесла хозяйка. – Прочитала вот недавно книгу какого-то
писателя. Он описывает трех, ой, чуть было не сказала трех мушкетеров. Нет, куда там – трех
алкоголиков. Противно читать. Эта писанина не вызывает ничего, кроме омерзения. А за
границей, например, прочитают да что про нас скажут?
– А что, за границей алкоголиков нет?
– Есть, но там это социальное явление… А у нас, в соцстране…
– Вот пусть и за границей к алкоголикам испытывают омерзение. Я так понимаю, что
литература существует не только для красивых чувств.
"М-да, ну и гражданин", – подумала Валентина Петровна, не зная к какому слою его
отнести – к рабочим, к интеллигентам или просто к бродягам. Она видела, что ее кокетство
здесь не подходит, и решила немного умерить его.
– Ну, выпейте, выпейте, – сказала она, подвигая рюмку Бояркину.
Пить Николаю не хотелось, но он понял, что его проверяют, и выпил одним махом.
– У вас какое образование? Вы где-нибудь учились? – спросила хозяйка, подперев
щеку рукой.
– В педагогическом институте, – пришлось сообщить Бояркину. – Но ушел с первого
курса.
– Как? Вы бросили институт? Нет, институт бросать нельзя.
– А почему нельзя?
– Ну… – протянула Валентина Петровна и уж тут растерялась окончательно.
В своих статьях она допускала поиски и сомнения современных молодых людей, но
сама этого не понимала, просто знала, что газетчику многое нужно допускать. В своей
многотиражке она привыкла писать так, чтобы никого сильно не обидеть и всем нравиться.
Бояркин же своей ершистостью напомнил Валентине Петровне ее молодого сотрудника –
симпатичного мальчика в джинсах, который проработал всего три месяца, но с которым уже
не было сладу. Со своим веселым, как будто даже легкомысленным характером, он писал в
основном ядовитые критические материалы. В первый же раз вместо положительной заметки
о соцсоревновании в цехе-маяке он робко положил на стол статью с заголовком "Тусклый
свет маяка". Формализм соревнования доказывался в ней так ясно, что и у самой Валентины
Петровны не осталось иллюзий на этот счет. Но кому это надо, если тут предстояло работать
и работать? Она позвонила раскритикованным. Те стали еще более обходительными, чем
раньше, и обещали исправиться без статьи. Когда Валентина Петровна объяснила ситуацию
сотруднику, тот лишь хмыкнул, а на другой день с улыбочкой подал коротенькую заметку
"Ржавые рубли" о порче дорогой техники под дождем и солнцем в другом хорошем цехе с
таким же симпатичным руководством. Валентина Петровна попыталась в ней кое-что
смягчить, но факты там были как кирпичи – не растворишь и не размешаешь, и, оставив
почти все как есть, она со страхом отдала материал на линотип. На другой день после выхода
газеты в редакцию пришел раздраженный механик цеха – здоровенный, кряжистый мужик.
– Где этот ваш фельетонист? – спросил он.
– Здравствуйте, Василий Павлович, – сказал сотрудник, поднимаясь и подходя к нему.
Смешавшись, механик нехотя подал ему руку и несколько секунд смотрел в глаза
сверху вниз, как на ребенка.
– А ведь ничего не соврал, – сказал он, неожиданно засмеявшись. – Но зато ты нас
прославил. Еду сейчас в автобусе, а надо мной смеются. И надо же такие слова подобрать –
ржавые рубли! Где ты сам-то такие рубли видел?
– У вас возле цеха, Василий Павлович, – добродушно ответил сотрудник.
– Ладно, спрячем мы это оборудование. Спрячем.
Редакторша мысленно перекрестилась, но, почему все обошлось без скандала, так и не
поняла.
Валентина Петровна задавала Бояркину много вопросов о родителях, о дяде. Николай
отвечал неохотно и лишь однажды, рассказывая о Никите Артемьевиче, воодушевился,
поймал себя, правда, на слишком уж детском восторге перед дядиными кулаками и
гимнастическими занятиями. Но слушательница, однако, заинтересовалась и
побеспокоилась, уж не стесняет ли Николай своего пока еще не женатого дядю, и узнала все,
что необходимо, и о дяде.
"Вот так дела, – с удивлением думала она, наблюдая за Бояркиным, который был,
кажется, сделан из того же теста, что и ее неуживчивый, но, несомненно, умный сотрудник. –
Вот так Наденька. Дура, дура, а смотри-ка… Да ведь он же умнее ее в сто раз. Но, может