остальные восторженно загудели от такого поворота прозаического застолья. Комната
пришла в движение. Женщины сочли необходимым обновить стол, и ринулись грабить
запасы Валентины Петровны. Клавин муж начал столовым тупым ножом соскребать пробки
с бутылок. В это время ашхабадский гость, воспользовавшись тем, что главные шумы
переместились на кухню, пристроил свою сивую голову между тарелок и захрапел, как
трактор. У Бояркина пропал весь аппетит.
Валентина Петровна, выставляя на стол свежие грибочки, так пихнула родственника в
бок, что тот икнул и поднял голову, не открывая глаз. Валентина Петровна взяла его за ухо и,
склонившись, вложила в гостя какие-то пояснения. Родственник с натугой разлепил один глаз
за другим и целую минуту таращился в заданном направлении. Потом его слюнявый,
желтозубый рот расклеился и как-то криво, но смачно провопил:
– Го-рька-а!!!
Тут голова его упала на край тарелки, и Валентина Петровна, ожидающая реакции на
сообщение, едва успела поймать прыгнувшую посудину. На кухне, перекрывая треск
сковородок, захохотали над родственником, а чувствительная Клава прибежала проверить, уж
не целуются ли, в самом деле молодые.
Бояркина от всего этого перекосило. Он поймал себя на непреодолимом желании
поднять за шиворот родственника и…
Скоро на кухне вспыхнул небольшой конфликт. Раиса в каком-то секретном месте
обнаружила бутылку шампанского и обиделась на сестру за жмотство, но Валентина
Петровна тут же оправдалась тем, что бутылка как раз и приготовлена для этого
торжественного случал и молодец сестра, что нашла ее вовремя.
Наконец, все расселись. Клавин муж начал распечатывать шампанское, окатив и себя и
свою жену. Потом Клава схватила рюмку и торопливо крикнула:
– Горько!
Теперь уж это было выкрикнуто не совсем сдуру. Николай и Наденька переглянулись.
– Целуйтесь, целуйтесь! – приободрила их Раиса. – Если свадьба, так, значит, это…
будьте добры, целуйтесь.
Молодые встали и, как каменные, приткнулись губами.
Потом "горько" кричали все, кому не лень и кому хотелось прочистить горло.
Валентина Петровна с Клавой обильными слезами беспрестанно промывали глаза.
Целовались молодые плохо, их заставляли повторить и следили, чтобы поцелуи были
достаточной продолжительности.
– Ты посмотри, посмотри, – растроганно скривившись, лепетала своему мужу Клава, –
они ведь еще совсем не умеют…
– Да уйди ты, лахудра, – ответил муж, отдергивая плечо.
Налюбовавшись целованием, гости окончательно осоловели и забыли, что это свадьба.
Николай подтолкнул Наденьку, и они выскользнули из-за стола.
Наденьке было стыдно за поцелуи на глазах у всех, но, оказавшись на кухне, она
засмеялась – ей все это показалось забавным.
– Да перестань ты! – с досадой сказал Бояркин и испортил ей настроение.
* * *
Теперь молодые имели право ночевать и у Валентины Петровны. Обычно Наденька
стелила на полу в комнате Нины Афанасьевны, и по ночам было слышно, как старуха что-то
бормочет, кашляет, долго тяжело переворачивается, приспосабливается к "утке".
Бояркину стало не до самообразования. Все свободное время он мотался по городу в
поисках квартиры. Через полторы недели была найдена засыпнушка, служившая когда-то
хозяевам времянкой и оставшаяся теперь в углу двора. Прописываться было не обязательно,
только каждый месяц надо было платить хозяйке – одинокой старухе – тридцать рублей.
В квартире они побелили потолок, оклеили стены небесно-голубыми обоями, которые
преподнесла Раиса Петровна, или Раиска, как называла ее Наденька, подражая бабушке.
Однажды подъехал на машине Никита Артемьевич. Осматривая квартиру, он черным ногтем
колупнул гнилую щепку у подоконника и сказал, что это, конечно, не квартира, но сам-то он
начинал с еще более страшного. Дядя надеялся, что племянник все-таки берется за ум, хотя
женитьбу на этой нескладной, как бройлерная курица, и, кажется, хитрющей девице, не
одобрял.
Наденька, сразу почувствовав себя хозяйкой, живо принялась за мытье и чистку, и все
к чему она хоть раз прикоснулась, воспринимала уже как свое. А через несколько дней она
начала даже дорожить тем, чего поначалу испугалась: низким, провисшим потолком, до
которого можно было достать полусогнутой рукой, гулкими, как будто пустотелыми стенами,
голой лампочкой на побеленном известкой проводе.
Видя ее настроение, повеселел и Бояркин. Теперь они встречались "дома", постепенно
свозя в него свои вещи и привыкая к самому этому слову – "дом".