что ее нет в комнате.
– Наденька, так как у тебя дела на работе? – терпеливо повторил Николай.
Она словно не слышала, а ему становилось уже наплевать на все ее дела. Пытаясь
успокоиться, он снова присел перед печкой, поленом приоткрыл дверцу – крупные, горячие
угли от потока воздуха тихо зазвенели. Николай прислушался к остальным тихим звукам. На
плите в кастрюльке загудела и вот-вот должна была закипеть вода. За наличниками скреблась
воробьиная семья. Жизнь шла и шла и почему-то в ней обязательно что-то должно было
травить душу.
– Наденька, о чем ты думаешь? О чем? – спросил Бояркин как можно спокойнее. – Ты
молчишь, а мне кажется, что думаешь обо мне что-то плохое.
После работы Наденька заглянула к матери повидаться с бабушкой, и за чаем мать
задумчиво сказала: "Этот твой Бояркин очень тяжелый человек. Тяжелый и ядовитый, как
мухомор. Вот если бы ты вышла за Вовку Барабанова… Помню, поглядывал он на тебя. Так
вот тот веселый, легкий. К тому же он будет офицером". Наденьке пришлось даже защищать
Бояркина, потому что он теперь принадлежал ей, но сама она, вообразив, что действительно
имела когда-то возможность выйти за Барабанова, всю дорогу представляла, как хорошо
было бы ей с ним. Красивый он был в тот приезд – с красными погонами, с мягким ласковым
чубом, закрывающим почти весь лоб до бровей. Уж Вовка-то, наверное, не стал бы пилить ее
за каждую мелочь… И оттого, что где-то существовал человек лучше ее мужа, муж на какое-
то время стал совсем безразличен. Вспомнив Вовку, она вспомнила о своей тогдашней
неожиданной беременности и потом задумалась о том, как же теперь выйти из точно такой
же ситуации. Сказать ли об этом мужу или снова, когда подойдет срок, "съездить к тетке
Тамаре?"
– Да скажешь ты хоть слово! – взорвался, наконец, Николай. – Ты что, разучилась
говорить? Как у тебя дела на работе!?
– Не кричи, – вымученно произнесла Наденька. – Я думала, что сказать. На работе все
нормально.
– Так ты что же, все это время думала, как сказать мне, что на работе все нормально?
– Не кричи, – повторила Наденька.
Бояркин, глядя на нее снизу, стал ждать, что она скажет еще.
– Наденька, ну, нельзя же так, – не выдержав, сказал он через несколько минут. – Ты
же знаешь, что я такого молчания не переношу. Ведь я же не знаю, о чем ты думаешь, когда
молчишь. Или над моим вопросом, или о чем-то другом… Знаешь, я предлагаю правило для
нашего общения: если тебя о чем-то спрашивают, то ты сразу же отвечай или предупреди, что
сначала нужно подумать. Ты согласна?
Наденька кивнула головой.
– Ну, вот и хорошо, – примирительно проговорил Николай, – хотя бы уж так. Иначе
мои нервы когда-нибудь перегорят.
Но и теперь он не мог полностью успокоиться – разве нормальные люди
устанавливают какие-то правила? А ведь Наденьке, кроме этого, надо постоянно
растолковывать смысл того или иного своего поступка, жеста или обыкновенного,
брошенного на нее взгляда, который она принимала за насмешливый или издевательский.
Иногда, рассказывая о чем-либо важном, Бояркин невольно загорался и, как при спорах в
общежитии, начинал говорить громко, с напором. У Наденьки в ответ на это срабатывал
старый предохранитель – она переставала слушать и смотрела отрешенно в сторону,
воспринимая его слова, как ругань в свой адрес. Николай уже не раз объяснял, что если он
будет говорить спокойно, то и сама его мысль будет уже не той. Наденька кивала головой, но
все равно обижалась.
– В общем, ты не молчи, пожалуйста, когда я тебя о чем-нибудь спрашиваю, хорошо?
– попросил Бояркин уже, должно быть, в сотый раз за время их короткой совместной жизни.
– Ну что я с собой сделаю? – сокрушенно сказала она. – Трудно мне начать жить по-
другому. Мы с матерью привыкли молчать.
Бояркин почувствовал вину за свое нетерпение – сама по себе Наденька чиста,
бороться надо против дурного в ней, против чего она и сама, конечно, борется. Николай
поднялся с корточек, подошел, погладил ее по плечу.
– Да, сегодня ко мне Нюрка забегала, – вдруг сказала Наденька.
"Замолчи! – хотелось заорать теперь Николаю. – К черту, твою Нюрку!" Он слышал
однажды их разговор, когда подруги случайно столкнулись на улице. Говорили они о
помадах, о лаках, о джинсах. Бояркин отошел в сторону, чтобы прохожие не заподозрили, что
он имеет к ним какое-то отношение, а за Наденьку, за неожиданное свечение ее глаз, было
стыдно.
Бояркин понял, что преобразовывать ее необходимо полностью, до самых глубин, но