колотить по-настоящему. Металлические стерженьки сломались, она порезала руку и стала
размазывать кровь по обоям. Увидела на окне Наденькины сережки и сгребла в карман.
– Мой подарок! Свадьбы не было. Надька, пойдем домой! Он недостоин тебя… Сейчас
все увезем…
Она спихнула их с дивана, содрала простынь и начала в узел собирать одеяло и
подушки, оставляя везде красные пятна. Раиса Петровна усердно помогала сестре.
– Мои обои! – вопила она, уже кромсая стены крест-накрест тупым кухонным ножом.
Наденька сидела на полу рядом с раздетым диваном. Она смотрела, не моргая и не
вздрагивая ни на стук, ни на крик.
Погром затягивался, и Николай медленно приходил в себя. Сначала он обнаружил, что
ни телевизор, еще не оплаченный полностью, ни обои, которые клеили очень старательно, не
было жаль. Появилась даже маленькая надежда: не вернется ли и вправду вся его жизнь в
прежнее русло. Он вдруг поймал себя на желании оказаться побежденным. По доброй воле
сдаться он им не мог, но если бы эти шаманки действительно его победили, то он бы,
пожалуй, не возражал.
– А хорош-шо вы работаете, – сказал он, – дружная бригада. Молодцы, ударницы!
Может вам помочь?
Увидев издевательскую улыбку, сестры молча бросились на него.
– Не бей, не трогай их! – крикнула Наденька, хотя Николаю вдруг, напротив, стало
даже весело.
Защищаясь, он толкнул Раису в ее ватную грудь, и она, наступив на подол своего
балахона, бухнулась задом так, что вздрогнули половицы, звякнули стаканы. Нож из ее руки
выпал, и Бояркин запнул его под диван. Падая, Раиска уронила и Валентину Петровну…
Потом они долго пытались подняться, но Бояркин сталкивал их одну на другую. Падая и
поднимаясь, сестры постепенно сместились в сторону двери и, воя от злости, на
четвереньках выползли в сени. Николай набросил крючок. Сестры уже устало поматерились
еще в сенцах, несколько раз пнули и ударили кулаками в обитую войлоком дверь и вышли во
двор. Бояркин затаился, опасаясь, что в окно может прилететь полено, но сестры, видимо,
утомились и ушли, стукнув калиткой.
Николай расслабленно опустился на диван. Было тихо. Голова болела от нервного
напряжения. Наденьку начало трясти от холода (дверь во все время визита родственников
оставалась открытой) или еще не известно от чего. Бояркин напоил ее водой и завернул в
одеяло. В комнате был кавардак, но все можно было прибрать, антенну купить новую, обои
подклеить, Все остальное оставалось неизменным.
Наденька лежала, изредка всхлипывая. Николай вспомнил о своем желании во время
визита гостей, чтобы они забрали ее с собой, и зло выругался. "Да как я могу! – подумал он. –
Разве ей можно с ними!" Он заставил себя встать и начать мести комнату. Около дивана
подобрал несколько пучков пивных пробок и выбросил в коробку с мусором. Подумав, один
пучок повесил на гвоздь как своеобразный свадебный сувенир.
Появиться у дяди Бояркин не осмелился и на другой день. Потом была работа, и,
заехав к нему лишь на третьи сутки, он не застал там ни матери, ни бабушки. Олюшка
рассказала, что они уехали утром, так и не дождавшись его. Не желая встречаться с
разозленным дядей, Николай побыстрее ушел.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С утра Ларионов был веселым и таким легким на язык, что во взаимном
пересмеивании посадил в калошу даже Федоськина. После Федоськина он принялся за
набыченного сегодня круглощекого Черешкова.
– С начальством надо жить мирно, – поучал он, смеясь так, что от его глаз к вискам
веером разбегались тонкие морщинки. – Мостов правильно лишил тебя премии – не будешь
против него выступать на собрании. Чересчур горячий ты, Сережа. Я, когда молодым сюда
пришел, тоже выступал. Мостов поднял на собрании какого-то дедка и начал чесать его в
хвост и в гриву. Я и взвился. "Как, – говорю, – вам не стыдно такими словами! Да Иван
Иванович вам в отцы годится". А после собрания этот Иван Иванович смеется надо мной.
Меня-то, мол, за дело, а ты чего? Не прыгай зря. Смотрю, а с него эта ругань как с гуся вода.
И я сей же момент все понял. Так ведь я-то тогда еще совсем молодой был. А ты, Сережа…
Ты же солидный мужик, вон какую мозоль наработал, – Ларионов кивнул на живот
Черешкова.– Ну, так и усвой ты этот мудрый совет – не прыгай. Ходи ровно – и премия
всегда будет в кармане.
– Я что, я на собрании уже и выступить не могу? – буркнул Черешков. – Это мое
право.
– Ну, все верно – ты можешь использовать свое право, а он свое. Но его-то право
больше, потому что он учился, а ты вместо этого по девкам бегал. Да ты не обижайся, и я