сейчас.
– А мне кажется, что радость нельзя ждать, – спокойно сказал он. – Ее нужно
научиться обнаруживать в повседневности, в буднях. Наверняка оно есть и в том, что мы
сейчас с тобой идем по улице…
Ларионов с улыбкой осмотрелся и даже оглянулся.
– Может быть, ты и прав, – невесело усмехнувшись, сказал он, – но уж какая радость в
моих буднях.
Он стал рассказывать о своих семейных делах, об отношениях с женой и ее
родителями более откровенно, чем в общих разговорах. Когда закончил, то увидел, что
Бояркин улыбается.
– Ты чего? – обиженно спросил Ларионов.
И тогда Николай поведал ему о своих семейных отношениях.
– Да-а-а… А ведь у тебя-то еще почудней, – даже с каким-то облегчением признался
Ларионов. – Мне-то моя жена хоть сначала нравилась, а вот ты-то да-а! Учудил.
– Так уж все сложилось, что по-другому было нельзя, – словно оправдываясь, сказал
Николай. – Вот если бы сейчас кто-нибудь тонул, разве бы ты не бросился спасать? Бросился
бы, конечно.
– Только надо хорошо плавать, а то можно и самому на дно булькнуть, – заметил
Ларионов.
– Вот-вот – это хорошая мысль, – подхватил Бояркин. – Опять же все дело в нас самих.
Значит, и в моей ситуации, и в твоей еще не все потеряно.
– Слушай-ка, а тебя твоя ситуация не давит? – спросил Ларионов.
– Стараюсь не поддаваться, – пожал плечами Николай. – Думаю, что в жизни это не
самое главное. У меня есть дело. – И он красиво изложил суть своих размышлений о
педагогике.
– Вот тут-то собачонка и зарыта, – подумав, сказал Ларионов. – У тебя оттого и
радости больше, что цель есть.
– Кто же тебя этим обделил? Вокруг море дел и проблем.
– Ну, а что я буду делать? Куда? Я знаю только свои насосы. А за воротами
нефтекомбината я просто бродяга. По своей специальности повышаться некуда – там уж я и
так знаю все наизусть. За новое браться поздно.
Ларионов размахнулся и влепил снежок в дощатый забор, огораживающий какое-то
строительство. На Борисе была искусственная шуба с длинным лохматым ворсом,
придававшая ему такой мужественный, "медвежий" вид, что, казалось, разные дробинки он и
не должен был и замечать.
– Если говорить честно, то мне просто шевелиться неохота, – продолжал он. – Мне
уже нравится работа там, где пассивный режим, Маргариту я даже понимаю – у нее такая же
работа… Только она уже не мучится. А, знаешь, есть у меня один план. Взять бы этой весной
путевку на курорт в Прибалтику или на Черное море, познакомиться там с какой-нибудь
хорошей женщиной и уехать куда угодно…
Обычно, как бы спасаясь от перспективы превратиться в "чурбана", Ларионов много
фантазировал. Всю свою прошлую жизнь он видел неким руслом, от которого отходили
отростки различных возможностей, так и не использованные им, но необходимые теперь.
Борис любил воображать, как бы он жил, если б поступил учиться туда, куда однажды
собирался, если бы он имел женой кого-нибудь из прежних невест, если бы работал где-
нибудь на севере или в пустыне. И часто рассказывая кому-нибудь или даже вспоминая про
себя то, что было на самом деле, он, как в детской книжке для раскрашивания, в семь цветов
раскрашивал даже самые серые странички. О будущем же он фантазировал еще свободней и
чем больше теперь говорил, тем больше приходил в нормальное состояние духа.
– Перед отъездом схожу в магазин, – продолжал он. – Выберу самый лучший топор,
посажу черенок, тщательно обработаю шкуркой и потом по телевизору – трах! по
проигрывателю – трах! по магнитофону – трах! Да, кстати, хотел тебе сказать: переписал
вчера фуги Баха. Между прочим, мощные вещи. Маргарита откуда-то принесла. Может быть,
зайдем послушаем?
У Ларионова был уже нормальный, вполне жизнерадостный вид.
– Да нет, извини, мне некогда, – отчего-то даже расстроено сказал Бояркин.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Утром Николай проснулся поздно. В читальном зале он сидел вчера до самого
закрытия и едва успел переписать свое сочинение, смело названное "Философия семьи".
Потом он долго ждал единственный маршрутный автобус, который доходил до их тупика.
Там же на остановке при неярком свете фонаря он еще раз пролистал свою работу и пожалел
затраченное время, потому что как будто ни в чем не разобрался, а, напротив, запутался.
Когда он приехал, Наденька досматривала уже последнюю передачу по телевизору и
на усталого мужа взглянула, обиженно поджав губы.
– Я в читалке просидел, – предупредительно напомнил Николай.
Наденька молча кивнула и, налив ему супа, разопревшего на горячей плите, вернулась