Открылось еще одно окошко:
— На выезд ученик по обжигу кирпича в гофманских печах.
Вот как: в гофманских печах! Это было для меня как «80 000 километров под водой».
Очередь не двигалась. Я угорел от махорочного дыма, от ожидания и волнения. Кружилась голова.
Подошли двое, обвязанные цветными шарфами: один — толстяк с надутыми, будто резиновыми щеками, а другой — серенький сморчок, но оба в одинаковых кургузых, обтянутых в талии пиджачках и широчайших брюках «чарльстон».
Толстяк снял кепочку и сказал:
— Почтение!
Никто ему не ответил.
У него был детский ротик, детский подбородок — этакая свинья с детским ротиком.
Оба остановились, разглядывая очередь, как бы выискивая знакомых.
— Загораете? — спросил толстяк.
— А у тебя что, голова болит? — ответили из очереди.
— Есть работенка, — шепелявя, сказал сморчок, у которого была отвислая губа.
— Знаем вашу работенку! — откликнулись из очереди.
— Что ты знаешь, что ты знаешь, пискун? — зашепелявил сморчок.
— А что делать? — вдруг спросил один парнишка, который только что приехал из местечка.
— Кушать пончики с кленовым джемом, — ответил толстяк.
— Нет, серьезно, — сказал парнишка.
— Им на цыпку надо, — пояснили из очереди.
— А что такое «цыпка»? — спросил парнишка, который только что приехал из местечка.
— Влезай в форточку, открывай им двери, — сказал тот же голос.
— Слышишь, объяснил, что такое «цыпка», — сказал сморчок.
— Профессор! — сказал толстяк.
— Мотайте отсюда, мотайте! — посоветовали из очереди.
— А ты чего лаешь? — огрызнулся толстяк.
— Ну! Не малина, брысь отсюда!
Это крикнул паренек в замасленной кепке и такой же рубахе.
— Он химик, он получает спецмолоко, — зашептали вокруг.
Господи, я смотрел на него во все глаза, — я впервые видел человека, получающего спецмолоко. Я протиснулся к химику. Он взглянул на меня мельком, сердитыми колкими глазками, и я был уже рад, что он обратил на меня внимание.
В кепке на затылке, в расстегнутой косоворотке, химик был весь движение.
— Товарищи подростки! — сказал он звонким голосом уверенного в себе рабочего человека. — Я здесь для того, чтобы набрать пикет.
Это был призыв к борьбе, и сердце мое встрепенулось. Я будто присутствовал на революционном спектакле.
— Кто в пикет, ко мне!
— Я, я! — раздалось в очереди.
— Аскольд, Аскольд, запиши меня!
Его тут все знали. Говорили, что «Обществоведение» Вольфсона он знает назубок, и имя его было Аскольд, такое же твердое, алмазное, как и его характер.
Этот остроглазый паренек с рабочей закалкой не давал мне покоя и был для меня удивительнее, чем Робинзон Крузо. Я никому еще не завидовал так глубоко и проникновенно. Казалось, даже кепочка сидит на нем как-то по-особому запальчиво и умно.
Парнишка, который только что приехал из местечка, спросил:
— А что такое пикет?
— Классовая борьба, — ответил Аскольд.
— А к чему? — спросил парнишка.
— Как к чему? — закричал Аскольд. — Для борьбы с эксплуатацией, понимаешь?
— Да.
— Что «да»? Понимаешь, что такое эксплуатация?
— Нет.
— Что же ты говоришь «да»?
— Я боялся.
— Вот сразу видно — несознательный, политически несознательный! — огорчился Аскольд.
— Я хочу быть сознательным, — робко попросил парнишка.
Добровольцы подходили к Аскольду, а он говорил:
— Покажи руки!
И если были мозоли, он доверял, а если не было — не доверял.
Я тоже подошел к нему.
— Можно, я с вами пойду?
Он пронзительно взглянул мне в глаза, как бы проверяя мое социальное происхождение. Я уже знал этот стальной взгляд, и холодок прошел по спине.
— Не пролетарий, — сказал я виновато.
— Учи меня! — сказал Аскольд. Он подумал. — Трудовой стаж есть?
— Нет еще.
— У маменьки коврижки ел?
— Я учился, — сказал я.
— Что, «пифагоровы штаны»?
Я опустил глаза. Мне было стыдно, что я занимался такими пустяками, как «пифагоровы штаны», а не имел рабочей закалки.
— Ладно, становись, только смотри.
А что «смотри», он не сказал. Но по тому, как он взглянул на меня, видно было, что он беспокоится, как бы «пифагоровы штаны», изученные в отрыве от производства, не нарушили классовой солидарности.
— Внимание! Стройся! — скомандовал Аскольд, и подростки в замасленных цеховых рубашках разобрались по росту. Я услышал близко кислый запах жести, ржавчины, глубоко вдохнул воздух и почувствовал себя в классовых рядах. — Смирно!.. — Аскольд строго оглядел застывший строй, прошелся слева направо и назад, справа налево. — По два рассчитайся!