И в ответ звонкие, восторженные, к небу взывающие, взвинченные голоса:
— Первый-второй… первый-второй… первый-второй!..
А он строго-внимательно и даже как-то несколько печально слушал перекличку.
— Сдвойся!.. Шагом арш!
И мы пошли.
О! Это был твердый шаг. Мы печатали шаг с упоением, с бесконечной верой, что мы, только мы имеем право так твердо шагать по земле. Мы идем, и все принадлежит нам, и никому не уступим дороги.
— Запевай!..
И басовитый, ломающийся голос подростка воззвал: «По морям, по волнам…»
«Нынче здесь, завтра там…» — весело, обнадеживающе подхватил строй.
Извозчичьи кони шарахались в сторону. Прохожие останавливались и долго смотрели вслед. Автомобили гудели сиренами. Трамваи звонили так, будто летели в ад.
А мы печатали шаг. «По морям, по волнам…»
Несколько беспризорных, игравших под асфальтовым котлом в карты, услышав песню и топот, вылезли и, не поняв, в чем дело, пристроились и завопили: «Нынче здесь, завтра там…»
— Отчаливай, — сказал Аскольд, — люмпен!
Огольцы с недоверием посмотрели на него, отстали и тут же сели играть в «свои козыри».
Несколько ирисников с лотками тоже было пристроились к нам, но Аскольд закричал:
— Эй, частный сектор, отставить!
И мы запели: «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой…»
5. «Сыч и сыновья»
Наконец мы пришли. И увидели дом с большой вывеской, будто выложенной толстыми золотыми кренделями, «Сыч и сыновья».
Как принято было в те годы, это было комбинированное предприятие. В подвальных, пыльных, зарешеченных окнах гудели машины, и оттуда тянуло собачьим смрадом, а в больших парадных витринах были развешаны веселые гирлянды бубликов.
Здесь же в доме работал и сын Сыча, Альберт Сыч, дантист, и на вывеске был изображен иноземный франт с новыми зубами; и дочь Сыча, Ариадна Сыч, — «Плиссе-пико», и у нее была вывеска — печальная дама с прической «Буби-Копф». Говорили, что еще есть брат Сыча, который печатает фальшивые червонцы, но у него не было никакой вывески, и этот Сыч открещивался от того, говоря, что тот и не христианин, а принял мусульманство, а бог его — аллах и Магомет — пророк.
У парадного хода стоял хлюпик в пиджачке с короткими рукавчиками.
— Эй ты, ублюдок! — позвал Аскольд.
— Это кто, я? — спросил хлюпик.
— А кто ты, если не ублюдок? — сказал Аскольд.
— Ты говори, да не заговаривайся.
— Тебя как зовут? — спросил Аскольд.
— Жан, — ответил хлюпик.
— Ну вот что, Жан-ублюдок, пойди и скажи папаше, что мы тут.
— И кто вы такие, чтобы беспокоить папашу?
— Я тебе говорю, Жан-ублюдок, иди и скажи. Не твоего ума дело рассуждать, — приказал Аскольд.
Тот посмотрел на него куриными глазками и покорно поплелся.
Было очень тихо. Мы стояли, и дом стоял молча. Никто из него не выходил. Скорее всего Жан пошел спать.
— Эй, «пифагоровы штаны», — сказал Аскольд мне, — давай зайди, возьми хозяина «на пушку»!
Я открыл дверь в подвал, и мне показалось, что я открыл дверь в ад, о котором столько рассказывал мне дед. В густом пару кипели огромные, подвешенные на крюках к потолку котлы, над ними стояли дюжие бородатые мужики и черными баграми мешали в котлах. Полуголые мальчишки со свистом носились от котла к котлу с рогожными мешками. А в углу пила с визгом резала длинные бруски мыла, выбрасывая их в корзины.
У меня закружилась голова.
— С пути! — закричал какой-то мальчишка и больно пихнул меня.
Другой тут же подставил ножку, я полетел в жижу, в туман и услышал свист и хохот.
— Ты что здесь путешествуешь? — пропищал румяный человечек.
Странно было даже видеть такого румяного человечка в аду. Толстые пальцы его были унизаны перстнями.
— Вы хозяин? — спросил я.
— Все ищут хозяина! — раскричался он.
Я снял кепку.
— Здравствуйте, — сказал я, — если вы хозяин.
Он даже не пошевелился.
— Здравствуйте, — сказал я снова, уверенный, что меня не услышали.
— Чего тебе надо, мальчик с пальчик? Чего ты тут разздравствовался?
— Мне сказали, что вам нужны подростки.
— Конечно! — закричал он. — Мне нужен миллион мальчиков. И еще один миллион!
— Я хочу поступить на работу, — сказал я.
— Лучшей новости ты мне не мог принести?