Голубые русалки, изображенные на стенах и потолке и привыкшие к иной атмосфере, не обращая на странных парней никакого внимания, продолжали свою сказочную, свою русалочью, старорежимную жизнь среди водорослей и золотых рыбок.
Аскольд, проходя между коек, похлопывал ребят по плечу.
— Здорово, Каленик! Одолел печенегов?
— Мм!.. — отвечал Каленик, занятый зубрежкой.
— Здорово, Сорокопуд! — говорил он другому. — А какая формация сменила феодализм?
— Капитализм! — радостно сообщил Сорокопуд.
— Здорово, Швачкин! А что сказал Архимед?
— Дайте мне точку опоры — и я переверну мир! — откликнулся Швачкин.
Так постепенно мы с Аскольдом добрались до круглого окна, у которого стояла его койка.
Из окна видны были крыши, и дальние улицы, и гора, а на горе темный лес.
Но я не смотрел на город, я жадно следил, как ребята читали и писали, как вдруг хмурились, снова и снова перечитывали, а потом как будто каменели, запоминая, и, глядя на русалок, шепотом про себя повторяли прочитанное, и я завидовал им всем сердцем.
И во мне была эта жажда, это упрямство и готовность жертвовать всем для цели.
«И я буду учиться, и я буду рабфаковцем, и я буду вузовцем…»
Аскольд вынул из кармана воблу и стал стучать ею о край стола с такой силой, что похоже было, она в конце концов оживет. Когда вобла стала мягкой как воск, он разорвал ее и дал мне кусок костистой, крепко пахнущей солью, дальним, неведомым морем рыбы.
— Королева морей, — сказал Аскольд, жадно грызя воблу и открывая книгу для чтения.
— Королева, — подтвердил я.
Я был очень голоден.
Ночью я вдруг отчего-то проснулся. При свете коптилки, сделанной из картофеля, Аскольд сидел на кровати и раскачивался над книгой, время от времени ероша волосы, как бы возбуждая свой ум.
Я смотрел на него, и мне хотелось рассказать все: про лотерею, про те угарные дни, и как я перестал ходить на отметку на биржу, потерял очередь, а теперь все надо сначала.
Аскольд откуда-то издалека посмотрел на меня.
— А ну, спроси?
— Абиссиния? — точно пароль, произнес я посреди ночи.
— Аддис-Абеба, — откликнулся Аскольд.
— Исландия?
Аскольд на мгновение задумался.
— Рейкьявик, — подсказал кто-то сонным голоском.
— Сам знаю! — рассердился Аскольд.
— Чили?
— Сант-Яго! — выкрикнул Аскольд.
Сидней… Гавана… Лхасса… Аскольд чувствовал себя властителем вселенной.
И я забыл свое горе. Мир состоял из одних столиц. Столицы были зеленые, голубые, они были желтые, как пески пустыни, и я ясно видел: над минаретами Багдада восходит волшебный полумесяц…
12. Последняя ночь
Я шел мимо Ботанического сада. Падали листья с каштанов, и трамваи медленно подымались в гору.
Листья кружились в воздухе, светлые, печальные, падали на крышу трамвая, на подножки, залетали в вагон; грустно пахло осенью.
Я шел по тихим вечерним улицам. Сколько вокруг освещенных окон, и ни одного для меня!
Город постепенно затихал, гасил огни, не стало прохожих.
Дома стояли темные; освещенные витрины, грустные и голые, лишь подчеркивали пустоту осиротевшего города.
Из подвальных окон кондитерской веяло сладким теплом. Я постоял у вентилятора и погрелся.
— Мальчик, иди сюда!
Девица подмигнула.
— Подержи, мальчик, сумочку!
Я держал ее лаковую сумочку, пока она подтягивала черный чулок.
— Спасибочко, мальчик! — сказала она и снова подмигнула.
Я стоял одуревший и пришибленный потным запахом духов.
Кто она, эта одинокая, с насурмленными бровями и вихляющей походкой, ушедшая под тень ворот? Сверкнула спичка, и она, жадно, быстро затягиваясь, поглядывая по сторонам, курнула несколько раз, и бросила, и потоптала туфелькой, и пошла, вихляя бедрами и беззаботно покачивая сумочкой.
Далекие лунные облака, принадлежащие полям и лесам, чуждо проплывали над городом, не касаясь его жизни, не желая знать его улиц.
Как печальны дома с пустыми глазницами окон, как печальны улицы, когда ветер несет бумажки и сор из подворотен!
Как хорошо в это время сидеть в освещенной комнате и ничего этого не видеть! И читать или играть в шашки.
Я шел темными, длинными, неизвестными мне улицами. Кто-то нетерпеливо звонил у парадного, кто-то долго прощался под каштанами, кто-то звал кого-то, и никто не откликался… Дальние раздавались свистки, слышался топот сапог, случайные рассеянные звуки ночного города.