2. Мальчики
Удивительные эти мальчики! Когда ходили в школу, все как будто были одинаковые, все с книжками, тетрадями, пальцы испачканы чернилами. А теперь вдруг оказалось — все разные: им только четырнадцать-пятнадцать лет, а у каждого уже своя, особая, отличная от других жизнь, свой характер, свои никому не известные, непонятные и только им нужные и интересные занятия. И ничто уже не связывает вчерашних товарищей по школе.
На самой окраине города, у кладбища, в большом, зеленом, похожем на луг дворе, посреди которого паслись коровы, козы и бегали жеребята, в кустах жимолости приткнулась к забору развалюха с нахлобученной на самые глаза ржавой, с цветными заплатами крышей. Именно здесь, в этой норе, жил Пират, Летучий голландец, Последний из могикан, Сократ, прозванный… «Сократ Сорвиголова». У него были длинные, закинутые назад, иссиня-черные индейские волосы и раскосые, безумные, горячие глаза, видевшие джунгли и невыносимые тропические закаты.
В школе все знали: Сократу снятся бизоны и мустанги.
— Как, тебе не снятся мустанги! — кричал Сократ. — Что же тебе в таком случае снится?
Все мальчики приносили с собой в школу на завтрак яблоки и сливы — плоды украинских садов, Сократ приносил сушеные финики.
Сверкая раскосыми глазами, он шептал: «Там джунгли, там лианы, там слон Тибо и крокодил Арго…»
Он начитался Луи Буссенара, Жаколио и Густава Эмара, жил в выдуманной стране и не замечал извозчиков на улицах, волов, которым кричали «цоб-цобе», не слышал паровозных гудков и песен за рекой и говорил на каком-то диком, неистовом языке ковбоев и охотников за скальпами.
Он заходил на бригах и парусниках во все заливы, и проливы, и лагуны мира, бродил с караванами по пустыням от миража к миражу и звал нас всех с собой.
Брызгая слюной, Сократ рисовал картину скачки диких мустангов, когда пыль стоит до луны, и неизвестно, что это: бегут ли мустанги или сорвалась с цепи сама земля. Обещая всем лассо и ковбойские шляпы, он звал мальчиков на спины диких мустангов, скачущих с развевающимися гривами в высоких и колючих травах пампасов, сквозь самумы к кровавому закату.
Но я никогда не мог как следует привыкнуть к Жаколио и Луи Буссенару, никогда не мог до конца, весь поселиться в прериях и пампасах и, забыв все на свете, с лассо гарцевать на мустанге.
Пока читал, углубившись в тонкие, зеленые, прилипчивые, как смола, выпуски «Библиотеки приключений», я еще кое-как держался за гриву мустанга, раскаленный ветер дул в лицо, и я изнывал от зноя и опасностей чужой, неведомой жизни. Но стоило только кому-то свистнуть на улице, залететь голубю в окно или ветру принести запах расцветающего жасмина, как живое ощущение действительности возвращало меня на родную тенистую улицу.
Давно Сократа уже не видно было ни на скалах, ни на футболе, ни в саду Петровского. Он сидел в своей библиотеке, невидимый из-за книг, и читал, читал. Говорили, что теперь он перечитал всего Эптона Синклера, и Джека Лондона, и Теодора Драйзера.
Мальчишки и девчонки приходили к этому заброшенному домику с искривленным, как старый башмак, крыльцом, которое перестало быть крыльцом к дому, а совсем отделилось от него и шагнуло куда-то вперед. На этом самостоятельном крыльце и происходила выдача книг по копейке за книгу в день.
Сократ отрывался от очередного тома и рассеянно спрашивал:
— Про что?
Мальчик неуверенно топтался.
— Про индейцев, про скальпы? — спрашивал Сократ.
— Уже, — говорил мальчик.
— Ник Картер, Нат Пинкертон, — привычно предлагал Сократ.
— Уже.
— Может, «Ключи счастья»?
— Сам читай, — обиженно отвечал мальчик.
— Ну, тогда «Тарзан».
— Ого, вспомнил!
— А что же ты хочешь?
— Давай, что сам читаешь.
— Я читаю «Десять дней, которые потрясли мир», — гордо говорил Сократ.
— И я хочу «Десять дней, которые потрясли мир», — так же гордо отвечал мальчик. — Что я, хуже тебя?
Помню длиннющего, тощего, с длинным, низко опущенным носом паренька, в большом белом отцовском картузе. Когда учитель вызывал: «Попков!» — мальчики, веселясь, кричали: «Попков-Попков!»
Этот Попков-Попков все летние дни проводил в суде.
Мальчики читали «Железную пяту», шагали на ходулях, катались на карусели, смотрели «Мистер Вест в стране большевиков», а Попков-Попков высиживал длинные судебные заседания, трепетно слушал допросы свидетелей, прения сторон и последнюю речь подсудимого. Он терпеливо ждал в прокуренных коридорах конца совещания судей, с удовольствием вставал при крике: «Суд идет!», с упоением слушая приговоры. Мальчики, увидя на улице его белый картуз, еще издали кричали: «Суд идет!»