Со свистом он пробежал по перрону, вскочил в открытое окно вокзала и вот уже мелькнул в другом окне, у станционного буфета, где за самоваром сидел меднолицый, словно брат самовара, буфетчик и пил чай.
— Дядя, а можешь ты один выдуть весь самовар?
— Вот я тебе выдую! — замахнулся буфетчик.
— Ах ты кабан! — звонким бесшабашным голосом закричал Магомет. — Дай булку, а то гранату брошу. — И он запустил руку за пазуху.
— Шпана! — завопил буфетчик и кинул ему плюшку…
— Такая маленькая, — недовольно сказал Магомет, — и вчерашняя.
Он побежал к бабам, галдевшим на выгоне над корзинами с пирогами, холодным мясом, мочеными яблоками. Выгон был утоптан кизяками, сеном, вокруг ржали кони, на подводах сидели мужики и завтракали салом и цибулей.
Он подошел к толстой тетке, жарившей на подсолнечном масле кныши и такой замасленной, точно она сама готовилась изжариться.
— Иди, иди, — сразу сказала тетка.
— Ну, не квакай, — сказал Магомет.
— Как — не квакай? — раскричалась тетка.
— С чем кныши? — деловито осведомился Магомет и жадно втянул в себя воздух.
— Мальчик, ты не нюхай, это до тебя не касается.
Магомет стукнул себя по пузу, как по котлу, и сказал:
— А как же, касается.
— Ратуйте! — закричала тетка.
— Ну ты, малохольная! — Магомет нырнул в толпу и вынырнул у большой сковороды, на которой жарились блины.
— Здравствуй, бабуля! — вежливо сказал Магомет.
— Ах ты, маленький! Ах ты, мой несчастненький! Голенький! — запричитала бабка, переворачивая блин.
Магомет ухмыльнулся.
— Да как же ты один, и холодненько тебе и голодненько тебе! И подушечки никто не даст!
— Подушечки нет, — сказал Магомет.
— И где же ты спишь? И где же ты кушаешь?
— А где придется, — сказал Магомет, глядя на блины.
— Так как же так можно? Да что это, господи, на свете делается?
Она сложила сразу два блина и задумчиво сжевала их, потом облизала пальцы.
— Ты, тетка, не расстраивайся. Вот пышечку бы дала, блиночка, — сказал Магомет.
— Пышечка деньги стоит, хлопчик, и блинчик — три копейки штука, пять — пара.
— Вот они, вот! — закричал буфетчик. — Свисти!
Хмурый парень с красной повязкой лениво засвистел в свисток.
— А спроси, зачем они здесь? Кто они такие? — сказал буфетчик.
— Дяденька, а я фокусы умею, — неожиданно сообщил Магомет.
— Какие такие фокусы? — пробурчал хмурый.
— Пусть они зубы не заговаривают, принимай меры, — сказал буфетчик.
— Зубы не заговаривай, — сказал хмурый. — На понт не бери.
— Что вы, дядечка? — удивился Магомет.
Он вытащил колоду карт. Гоп! — пустил их белым крылом, вытянул из середины и показал короля пик и опять вложил в колоду.
— А теперь посмотрите у себя в шапке, дядечка, лампа-дрица-оца-ца!
Хмурый снял шапку, и Магомет достал оттуда, подняв подкладку, короля пик.
— А теперь посмотрите у себя в карманах, дядечка, ламца-дрица-оца-ца!
Хмурый вынул из правого и левого карманов короля пик.
— Вот фармазон! — удивился он и впервые за все время улыбнулся.
— Да что вы с ними цацкаетесь, — вступил в разговор мучнистый старичок с торбой. — Берите, тащите.
— Дидусь, — звонко сказал Магомет, — а я знаю, кто ты!
— Ну-тка, — улыбнулся мучнистый старичок.
— Ты спекулянт, ты сахарином спекулируешь. Смотри, у тебя в торбе сахарин.
Хмурый схватил торбу, и поднялся ералаш.
— Кавалеры меняют дам, — сказал Магомет, и мы исчезли.
И снова мы на крыше вагона.
По большим рекам проплывали пароходы, на узловых станциях звонили колокола и прощально гудели паровозы. И снова степь и степь.
В стороне от дороги появились строгие, черные, похожие на египетские пирамиды холмы.
— Магомет, ух, смотри, что это?
— Терриконы, — равнодушно сказал Магомет.
Терриконы возникали справа, и слева, и вдали на горизонте — черные, резко выделяющиеся на фоне неба, сливаясь в горную цепь.
Поезд подходит ближе, я ясно вижу, как вершину террикона лижут языки пламени и все они вместе дымятся медленным голубым, зеленым дымом.
— Пожар! — закричал я.
— Газуют, — отвечал Магомет. Теперь и он восхищенно, не отрывая глаз, наблюдал вулканическую цепь дымящихся терриконов.
— Магомет, а ты в шахте был?
— Да, был, — небрежно отвечал он.
— Ну и как?
— Темно.
Ночью беспокойно и могуче вспыхивающий свет метался по крышам вагонов. Над самой головой клубились багровые облака, поезд, весь оранжевый, словно вошел в гигантскую печь.