Наконец пришел кудлатый парнишка, маленький, худенький, с огромным парусиновым, туго набитым портфелем. Я встал, но он не обратил на меня никакого внимания. Держа осторожно на весу портфель, словно в нем была адская машина, он долго открывал длинным гвоздем амбарный замок своей конторы. Пока он это делал, он словно что-то вынюхивал, все время шмыгал красным носиком, одновременно стараясь сохранить глухое, неприступное выражение лица.
В конторке было душно, как в печке.
— Обожди вне кабинета, — сказал он, открывая окно.
— Я жду уже целый час.
— Тебя больше ждали.
Я присел на табурет.
— Я же тебе сказал, обожди вне.
Он приготовил ключ, чтобы открыть ящик, но ждал, пока я выйду. В окно я видел, как он открыл ящик и сначала вынул большое, с лошадиную голову, пресс-папье и осторожно положил на стол, потом достал крошечную чернильницу, ручку и несколько серых папок и сел в кресло.
Он любовно погладил папки и положил их на левую сторону, потом передумал и переложил их на правую сторону.
Устроившись таким образом, он достал из портфеля большой, толстый красно-синий карандаш и стал его чинить — сначала красный, потом синий конец — и положил карандаш возле себя.
— Можно спросить? — сказал я в окно.
— Не нарушай рабочего дня, — ответил он.
Теперь он открыл папки. В одной были стопками сложены профсоюзные билеты, в другой — большие розовые и зеленые листы марок.
Я смотрел на него и думал: «А что, он говорит когда-нибудь как человек? И у него есть мама?»
Он приступил к работе. Он раскрывал членский билет, читал фамилию, хмыкал, иногда хмурил бровь, иногда даже покачивал головой, беседуя с членским билетом, выговаривая ему за что-то, потом недовольно отрывал марку, слюнявил языком, дул на нее и как бы даже баюкал в руке и наконец осторожно, ласково приклеивал, после брал печатку и с наслаждением прикладывал.
Проделав все это, он снова читал фамилию владельца, вздыхал, прощаясь с ним, и аккуратно клал билет в сторону.
Я стоял у открытого окна и наблюдал.
— Слушай, — сказал кудлатый, — это ведь не лавочка, а учреждение.
— А что, секрет?
— Секрет или не секрет, а заглядывать не положено.
— Я ведь тоже буду членом профсоюза, — вдруг сказал я.
— Вот когда будешь, тогда и будем дискутировать.
— А что, не буду?
— Еще принять должны. Думаешь, раз! — и член профсоюза?
— А что?
— А ты когда-нибудь обсуждался на собрании?
— Еще нет.
— Ну-ну, пообсуждайся.
— А что?
— Пообсуждайся, тогда узнаешь что.
— А чего мне бояться?
— Бояться нечего, а только пообсуждайся.
В это время в конторку вошел подросток в слесарной, ржавой от железа рубашке и кепке набекрень.
— А стучать тебя не научили? — недовольно спросил кудлатый.
Подросток ничего не ответил, только положил на стол какую-то бумажку. Кудлатый долго ее читал. Казалось, он читает ее слева направо, и справа налево, и сверху вниз, как акростих.
— Поторапливайся, — сказал подросток.
— Новое дело! — воскликнул кудлатый. — Еще фабзайцы будут меня будировать.
Он обмакнул перо в чернильницу, потом посмотрел на свет, снял волосок, пристроился, скосил глаза и, коснувшись пером бумаги и уже не отнимая его, зашуршал, будто поехал поезд. А когда кончил, стоявшая на бумаге подпись действительно напоминала поезд с заглавной буквой-паровозом и цепью маленьких вагончиков и, наконец, с завихрившимся, закруглившимся на повороте хвостом.
Он с нежностью посмотрел на выпущенный им поезд и промокнул его тяжелым пресс-папье.
— И откуда тебя только выудили? — сказал подросток, пряча бумажку в карман.
— Это что, оскорбление? — спросил кудлатый.
— Нет, я хвалю тебя, — сказал подросток.
— Я не позволю! — закричал кудлатый.
— А ты не ори.
— Хочу и буду орать. Кто ты такой, чтобы давать директивы?
— А ты-то кто сам? — спросил подросток.
— Ты еще узнаешь, кто я! — погрозил кудлатый.
— А я уже знаю, — лишенец!
— Оставьте кабинет! — закричал кудлатый. — Аудиенция окончена.
— Ну и оставлю, ну и что?
— Сначала оставьте, а потом откроем дебаты.
— Чудак, как же ты их откроешь, если я уйду? — насмешливо сказал подросток.
— Я сказал вам: оставьте — и оставьте! — невменяемо закричал кудлатый.