Недовольный отказом приемной дочери, Огрехов начал ворчать:
— Сиди, может, поседеешь… Любовь, ишь ты! Дожидай его, Степку-то… с того света!
Он объявил, что на деревне уже все толкуют о смерти Степана и сама Ильинишна отслужила по сыну-воину заупокойный молебен. Что тут попишешь? Война!
Оглушенная страшной вестью, Настя тайком побывала в Кириках. Но бледная, заплаканная вдова фронтовика лишь усилила гнетущее впечатление: муж ей действительно говорил, что Степан не вышел из боя…
Настя затихла, точно вырвали из груди сердце. Сторонясь людей, забилась в уголок. Никто не понимал, не чувствовал лютой девичьей тоски. Даже солдатка Матрена, искренняя и добрая, по-матерински советовала:
— Не дури, Настюха! Выбирай, пока не отцвела! Не изводи себя понапрасну — суженого не вернешь. Ищи свое счастье на другой дорожке!
Настя отмалчивалась. Изредка, если очень донимали, говорила:
— Лучше будет, хуже будет… Но такого, как Степан, не будет.
Ничего больше от нее добиться не могли. А когда попрекнул Огрехов, что, знать, осталась на шее вековуха, Настя собралась и ушла из Жердезки. Работала поденщицей на чужих полях, замкнутая, всем чужая.
Именно в эту пору Настю встретил Ефим, служивший в местном гарнизоне. Они разговорились, испытывая теплоту и взаимное расположение односельчан.
Настя знала о Ефимовом несчастье: Бритяк женил сына, даже не спросив о его желании. Таковы были хозяйские планы и расчеты. Старик сам, по собственному вкусу подобрал в Стрелецкой слободу засидевшуюся невесту. Убедившись, что Марфа не понравилась Ефиму, равнодушно крякнул:
— Ничего… Я с криворотой жил — и то кое-чего нажил.
И все пошло так, как хотелось Бритяку. Марфа оказалась догадливой и уважительной снохой. Она попадалась свекру в тех местах и в такое время, когда не мог помешать муж…
Бритяк помолодел от новой жизни. А после мобилизации сына в армию почти открыто стал жить с Марфой, сделав ее хозяйкой и советчицей.
— Веришь, Настя, руки хотел на себя наложить, — рассказывал Ефим, словно ища у нее поддержки. — Такую шутку сыграл со мною батя—злодею бы не пожелал.
Он помолчал, кусая губы… И вдруг признался в своем давнем чувстве:
— Я ведь за тебя свататься хотел. Уговорил солдатку Матрену идти свахой. Ну, видно, батя и пронюхал…
Настя быстро повернулась к нему.
— И ты со службы опять пойдешь к отцу?
— Не пойду! Лучше табун стеречь наймусь, — твердо сказал Ефим. — Пусть милуется со своей кралей… Я теперь отрезанный кусок!
Они расстались и через несколько дней увиделись снова. Ефим искал встреч, добивался сближения. Он часто упоминал о Степане, рассказывая подробности его гибели, будто бы слышанные Аринкой от самого кириковского солдата. Солдат ехал с ней в поезде, возвращаясь домой, и Аринка первой принесла в Жердевку печальную весть.
— На войне кладут нашего брата без счета, как траву, на лугу, — говорил Ефим. — А под Перемышлем русские с австрийцами стена на стену сходились. Кириковский-то солдат рядом, с Жердевым бился в рукопашной и видел, когда его земляка повалили…
Настя слушала, не произнося ни слова. Она уже притерпелась к мучительному ожиданию, людским толкам и пылающей сердечной боли. Ефим видел по застывшей бледности на лице, чего девушке стоило держать голову прямо, скрывать гнетущую скорбь. Он удвоил внимательность, был кроток и отзывчив. Хлопотал, подыскивал для нее легкую работу в городе. Старался лаской, предупредительным участием завоевать доверие.
На исходе лета, в один из тихих, тронутых прощальной грустью вечеров Ефим снова напомнил Насте о своей любви.
«Господи, да куда же мне?» — ужаснулась она, поймав себя на том, что Ефим вовсе не был ей теперь безразличен.
Он казался единственным человеком, способным понять большое горе, посочувствовать чужой беде. В роковой, безжалостной судьбе Ефима она увидела что-то похожее на собственную судьбу… и неожиданно решилась.
…Настя вздрогнула от петушиного крика. Ночь шла на убыль. В разрытой временем и непогодой соломенной крыше блеснула рассветная синева. Песни и звуки гармошки умолкли. За избой прошагал к сараю Ефим. Запряг шарабан и уехал. Долго, затаившись, прислушивалась Настя к удаляющемуся грохоту колес.
— Бабку, должно, пора? — спросил Огрехов с ехидством, выходя в сени.
Он выглянул наружу, точно хотел вернуть зятя, чертыхнулся и начал перебирать в углу какой-то скарб. Беспокойство его было понятно. Без мужа да с таким брюхом девке дома не радуются. Он считал всему помехой, виновником несчастья Степана…