Безбородко мучила зависть и обида, что он стоит здесь без толку, в то время, как латышский кавалерийский полк, прикрывая левый фланг Ударной группы, гнал батальон корниловцев в орловском направлении.
— Ховают нас, як бис грешную душу, — продолжал Безбородко, жалуясь шоферу на вынужденное безделье. — Скучают мои хлопцы, и кони затомились.
— Не горюйте, дела хватит на всех. — Найденов затянулся в последний раз, бросил окурок и, следя за расходившимися кругами на воде, принялся шарить по карманам. — Ведь я искал вас, товарищ Безбородко. Степана Тимофеича помните?
— Жердева? — взволнованно спросил Безбородко, услышав имя человека, спасшего его от гибели в августовские дни. — Где он? Жив мой друже?
— Был жив. Патроны искал, торопился — под Орлом идут тяжелые бои. Начальник штаба пятьдесят пятой дивизии Лауриц сбежал к белым, и оборона затрещала… В общем предательство. Боюсь я за Степана Тимофеевича! Воюет он хорошо, а то и дело попадает в беду. Недавно был приговорен к расстрелу…
— За яки проступки?
— Троцкий распорядился.
— Га! Троцкий! — с негодованием повторил казак, снова огрев себя по голенищу плетью. — Того самого Троцкого за поганое дило товарищ Ленин назвал Иудой! Чуешь?
И узнав о том, что расстрел был отменен, Безбородко удовлетворенно погладил рукой длинные усы. Найденов отыскал, наконец, записку Степана,
— Вот она, чуть не потерял. Ну, до свиданья, товарищ командир, мне надо торопиться!
— Бувай здоров!
Безбородко развернул записку. Темное, обветренное лицо его нахмурилось. Долго стоял казак, сгорбившись и опустив голову.
— Ой, горько… Дюже горько, хлопцы! — шептал он, как бы оправдываясь перед кем-то, и вытирал глаза.
Тем временем наблюдатель в бинокль осматривал местность. Впереди расстилалось картофельное поле. Несколько правее и дальше, скрытая перелеском, была деревня, где шел бой.
Неожиданно белые перенесли огонь артиллерии на тылы первой бригады. Долетело перекатами «ура», то замирая, то вновь усиливаясь и приближаясь. Из перелеска показались расстроенные цепи в серых шинелях. За ними на картофельное поле, в обхват деревни, двигалась густая желто-зеленая цепь дроздовцев.
— Вышли! — крикнул наблюдатель, поспешно слезая с крыши.
— По коням! — раздалась команда.
Нет, не зря держали здесь казаков. Именно отсюда, из дмитровских лесных буераков и ложбин, грозила серьезная опасность флангу Ударной группы. Офицерские батальоны ринулись на советскую пехоту, чтобы сорвать ее наступление.
Безбородко вскочил в седло, с легким свистом, подобно взмаху ястребиного крыла, вырвал из ножен блеснувший клинок. И такие же сабли заиграли над казачьими сотнями, мгновенно запрудившими улицу.
Казаки, развевая по ветру черные бурки, понеслись за командиром.
— Оце, куркуль, тоби моя памятка! — налетел Безбородко на длинного офицера в шинели до колен.
Яростной вьюгой охватили казаки растерявшуюся белую пехоту. Отрезая от леса, гнали на пашню, срубали, гикая, давили конями. Однако были и такие дроздовцы, что, повернувшись к всаднику, делали выпад штыком, стреляли из винтовок и наганов.
— Гей, хлопцы, дывысь! — кричал Безбородко. — Весели гостей, щоб воны краше стали!
Бежавший впереди дроздовец внезапно присел и выстрелил с колена в скачущего Безбородко. Винтовочной пулей сшибло кубанскую папаху, но клинок еще выше и яростнее взметнулся в руке кавалериста и распластал. врага до пояса.
Батареи смолкли. Только слышался гулкий стук копыт да казачий гик, перемешанный с воплями погибающих, да звенела острая сталь, голубыми молниями сверкая над потухающей в сумерках степью.
Темный осенний вечер застал Безбородко в полосе дмитровских лесов. Усталые кони были в пене. Труба горниста играла сбор.
Следом двигались латышские стрелки, закрепляя отбитые позиции.
Глава двадцать седьмая
Ночью узнал Безбородко о занятии белыми Орла. Он не мог уснуть, ворочаясь на мохнатой бурке. Затем оделся и вышел из избы, в которой разместился штаб полка,
В темноте кашлянул часовой. Под навесом сарая, жуя корм, переступали кони. Безбородко пробрался к своему Серому, встряхнул торбу с остатками овса, погладил стриженую гриву. Он любил это умное животное, верностью платившее ему за ласку и заботу.