«Вот жизнь, пропади она пропадом, — думал Огрехов. — Только наладишь с одного конца, а на другом уже беда — отворяй ворота!»
Переминаясь в темноте с ноги на ногу, пригрозил:
— Гляди, Настька! Плохую ты игру затеяла… Жизнь — она не шутит!
— Знаю, — тихо отозвалась Настя,
— Знаешь! Чего только не знают из молодых ранние? У тебя родитель был знаток, в цирке представлял… а своего ребенка бросил мне на шею!
— Не попрекай, скоро уйду. Ребятишек присмотреть надо, запаршивели совсем.
— Я не попрекаю, — понизив голос, Огрехов говорил теплей и печальней, увещевая. — Глупая, ведь я жалею твое сиротство. Сошлась ты с Ефимкой не по пути… При живой Марфе, при законной жене сошлась.
Настя ворохнула шуршащей соломой.
— Марфа-то, поди, не тужит со свекром…
— Это их грех, ты о своем думай! Сошлась, говорю, и живи. Пускай корень глубже. Степку прокляни, чтобы не снился!
Приемный отец сел на порог. Развернув кисет, оторвал неровную полоску от привезенной из города газеты. Медленно, задумчиво крутил цигарку. Настя была ему дороже родной дочери. Она поставила на ноги детей, рано лишившихся матери. Но как-то так получалось, что Федор всегда был с ней груб, укорял, ругался.
— Что тут попишешь? — сказал он, тяжело вздохнув. — Бритяк испокон веков народ топчет, неправдой живет… А мне до него не допрыгнуть! Может, и у вас с Ефимкой от незаконности удача попрет… вроде зеленя по навозу… Смекай!
Стараясь говорить убедительнее, Огрехов невольно выворачивал сокровенные мысли, которые таились в его раздвоенной мужичьей душе. Да, он был работяга, пропитанный потом трудящийся человек, но никогда не переставал тужить и ловчить, чтобы хоть на вершок подвинуться к богачам. Родство с Бритяками, пусть даже незаконное, сулило Огрехову прямую выгоду… Надо же было в такое время Степану явиться!
Настя поднялась, втащила вязанку соломы в избу и затопила печь. Ловко и споро подбирала всякие недоделки, соскучившиеся по женской руке.
Малейший толчок под сердцем настораживал ее. Теперь в этом, еще не родившемся существе, сосредоточились весь смысл и все значение будущего.
Настя вышла на гумно. С полей тянуло предутренней свежестью колосистых хлебов. Пахло дымом затапливаемых печей. Настойчиво просилась со двора скотина.
В саду Бритяка кто-то тряхнул яблоню. Шумно упали в росистую траву зрелые плоды. Настя перевела взгляд на соседнюю усадьбу, где уже суетился плотный, чернобородый Волчок. Ей показалось странным, что он, неизвестно для чего, расторопно очищал граблями прошлогоднюю скирду соломы.
«Вот проклятые, — вздохнула Настя, — все обираются да осматриваются, будто перед смертью… А сами норовят каждому горло перекусить!».
Набрала с грядок огурцов, сиявших влажной зеленью, и повернула к избе.
Вдруг от Феколкиного оврага донесся знакомый смех. Настя оглянулась и побледнела. Межой шла, счастливо улыбаясь, Аринка… А вдалеке, за ракитами, мелькнула серая куртка Степана.
Глава девятая
После схода Клепиков пил чай в горнице Бритяка, Гладко прилизанный, розовощекий, он жадно отхлебывал из стакана, точно все желания его ограничивались этой обжигающей горло влагой.
Бритяк сидел напротив, склонив лысину к столу, и выжидательно разглядывал завсегдатая.
В горнице было душно. Запахи пищи перемешались с мышиным смрадом чулана, а Марфа все сновала через сени, внося то жареную баранину, то яичницу-глазунью, то малосольные огурцы.
— Кушайте, пока у меня блины подойдут. Милости прошу! — угощала она, придвигая по белой скатерти тарелки и миски, гремя конфоркой самовара и даже на минуту не закрывая рта. — На деревне-то переполох! Говорят, комбеду бумага пришла насчет хлеба…
Круглое, мясистое лицо Марфы пылало жаром, и сама она была круглая и говорливая, напоминая один из тех многочисленных горшков, которые постоянно бурчали у нее в печи. Она хлопотала, рассыпая новости, нарядная, разбитная бабенка. Но Бритяк, нахмурившись, ждал, когда Марфа уйдет, хотя именно за обходительность уважал невестку.
Закурив папиросу, Клепиков раскрыл окно, и с улицы повеяло ночной прохладой. На деревне медленно спадал веселый гомон: нет-нет, да и вырвется откуда-то легкой птицей задорная песня, ахнет голосистая гармонь, дробно застучат каблуки. Гуляет молодежь! А внебе кружатся хороводы звезд, подражая жердевским девчатам, и сверкает в голубой дымке серебряный развилок Млечного Пути.