Но тут, словно завершая поток неприятностей, Гагарину доставили приказ начальника штаба дивизии: прикрыть офицерским полком отход главных сил из орловского «котла»! Князь окончательно растерялся. Он привык, командуя барчуками, чтобы именно его в таких случаях кто-то всегда прикрывал!
«Смертника нашли! — в негодовании думал Гагарин, снова застегивая шинель и надевая папаху. — Я здесь, видите ли, должен торчать, пока штык большевика не войдет в мое сердце! Благодарю покорно!..»
С улицы донесся выстрел. Рыдая и тряся бородой, прибежал хозяин в избу.
— Убили родимцы!.. Последнюю решили! — Он поднял черные, узловатые кулаки, наступая на офицера. — Пропасти на вас нету! Скорей бы красные…
— Ах, ты красных ждешь! — Полковник выдернул из кобуры браунинг, сунул в грудь мужика, нажал спуск… Не оглядываясь, вышел.
Около избы суетились темные фигуры солдат, разрубая тесаками парную тушу свиньи. Гагарин вскочил в седло и поскакал к городу. Ему не терпелось выскочить из ловушки у станции Стишь, если она еще не закрыта, и потеряться в снежном безмолвии российских дорог.
Всю ночь на улицах Орла гремели колеса бесчисленных обозов, слышался топот конницы и быстрые шаги пехоты, тянулись пулеметные и орудийные запряжки. Белые оставляли город.
На вокзале шла лихорадочная погрузка ценностей в вагоны. Один за другим уносились в сторону Курска эшелоны, охраняемые бронепоездами. А параллельно железной дороге бурлил мутный поток отступающей пехоты, для которой не хватило подвижного состава.
После долгих поисков Ефиму удалось, наконец, добыть рысака и дрожки, и он поспешил выехать из осажденного города.
Глава сорок вторая
Снежная буря свистела и завывала на жердевских огородах. Словно банда налетчиков била в двери и окна, перекидывала через большак непролазные сугробы. Второй день не показывалось солнце, и люди сидели по выстуженным углам в мутных потемках. Ревела во дворах голодная скотина. Мерзли куры на насестах.
Но даже сквозь эту страшную непогодь с фронта доносились слухи, радующие одних и вселяющие панический ужас в других. Сначала осторожно, на ушко, а потом громко, открыто народ заговорил, что белые разбиты под Орлом и бегут…
Живым подтверждением достоверности слухов были военные обозы, которые двигались теперь круглые сутки с севера на юг. К ним все больше примешивалось повозок, на которых сидели незадачливые помещики, стражники, спекулянты.
— Что ж это делается? Неужто опять красные придут? — спрашивала Марфа притихшего Афанасия Емельяныча.
— На войне, как в картежной игре — разное случается, — неопределенно хрипел Бритяк.
— Вот и доигрались, поди, наши кавалеры… Ехали — хвалились, доехали — повалились! Сказывают, отцы города тоже собираются в дорогу…
— А волостное начальство?
— Филя-то Мясоедов? Давно след простыл! Партизанов испугался…
Однажды ночью жердевцы услышали отдаленные залпы и стук пулемета. А затем под утро явственно загремели орудия.
— У Крутых Обрывов! — кричал Волчок, лихорадочно запрягая возле окон своего дома гнедую кобылу в розвальни, а рыжего жеребца—в легкие санки. — Скорей, баба! Неси мешки, черт бестолковая!
— А дом кому оставим? — голосила красноглазая старостиха, укладывая пожитки в сани.
— Кому, кому? — передразнил Волчок. — Ангелу твоему! Поживем без дома…. Купим ворота — запираться!
Военные и гражданские обозы хлынули вешней рекой во всю многосаженную ширь большака.
Марфа стояла на крыльце, провожала злобным взглядом очумелый поток. Она скрипела зубами от ярости:
— Защитники… Прут дуряком — рот нараспашку! С бабами только воевать!
Белогвардейцы проходили торопливым шагом, бежали рысцой, толкались, не обращая на нее внимания. Из середины обоза неслись жалобные стоны раненых.
Вдруг подкатили к самому крыльцу розвальни и остановились. Кто-то, накрытый с головой рваной шинелью, поднялся в санях на колени и протянул забинтованные руки:
— Батя… погибаю…
На Марфу глянули из-под шинели два остекленелых глаза, и она отпрянула…Это был Ванька. Недавно младшего сына Бритяка вместе с другими карателями послали на передовую линию, за Чернаву. В тот же день красноармейцы повели наступление и сбросили врага в ледяные воды Сосны, вскрытой артиллерийскими снарядами. И вот ехал Ванька, с отмороженными руками и ногами, неведомо куда…
— Батя!