Минуты текли в молчаливой тревоге. Костер потрескивал, и по темным стропилам бродил реденький свет, качая тонкую паутину. На соломенной кровле плясал и катался ветер.
— Я хочу предупредить вас, Камардин, — нарушил тягостную паузу капитан. — За вами наблюдают из контрразведки…
— Алик Дункель?
— Да. От такого мерзавца ждите любых неприятностей.
Поручик усмехнулся.
— Хуже того, что с нами приключилось, не может быть. А слово правды, даже самой горькой и постыдной, дозволено всякому перед расчетом.
Степан, не шевелясь, ловил каждое слово. Ни один разведчик не заглядывал так близко в душу врага. Затем прапорщик с заячьей губой поднялся от костра, чтобы сменить часового. Осип взмахнул приготовленной гранатой.
— Отойди-ка, Степан, дай с ними распрощаться… Но Степан отвел его руку.
— Не надо. Этот поручик Камардин — для белых страшнее твоей гранаты.
Ветер стихал. Реже падала пороша. В окна разорванных туч заглядывали синие, переливающие изморозью тревожные звезды.
Глава сора к девятая
На рассвете Ударная группа предприняла наступление по всему фронту. На левом фланге с боем продвигалась отдельная стрелковая бригада. В центре пехота второй бригады, взаимодействуя с червонными казаками, атаковала город Кромы, где засели отборные части дроздовцев. Усиленный 7-й дивизией правый фланг теснил передовые марковские заслоны в дмитровском направлении.
Степан Жердев и Осип Суслов шли рядом в первой цепи. Ночная разведка помогла командованию нащупать уязвимые места в обороне белых. Приходилось наступать по бесконечным склонам и перелескам, совершая обходные движения и прорываясь в тыл врага.
— Ты слышишь, Степан, — говорил Осип, сияя счастливой улыбкой. — Нюрка-то моя… Правда, ничего не слышал?
— Ничего, — Степан насторожился.
— Двоих принесла! Ей-богу! Двух мальчиков! Пишет: крепкие такие ребятишки, настоящие кириковские землеробы.
— Почему же землеробы? — возразил Степан. — Может, они пойдут по инженерной части.
Осип взглянул на друга, ожидая уловить в его лице насмешку, но Степан был строг и серьезен. Он думал сейчас о своих детях, скитавшихся с многострадальной Ильинишной, думал о Насте…
Перед ними с грохотом взметнулся черный столб земли, завизжали осколки.
— Эдак, чего доброго, может и убить, — сказал Осип, обходя воронку, солдатской шуткой подавляя страх.
Марковцы вели по наступающим интенсивный огонь изо всех видов оружия. Но с каждым часом положение осложнялось. То здесь, то там незаметными путями проникали в самую оборону группы красных бойцов, забрасывали пулеметные гнезда гранатами.
Медленно отползала чернопогонная пехота в город, цепляясь за дома и поломанные заборы дмитровского предместья. Белогвардейцы еще надеялись последующей контратакой сломить геройский порыв советских войск. Пули со злобным визгом секли морозный воздух, рикошетили по ледяным буграм, точили штукатурку стен опустевших зданий. Горожане укрылись в подвалах, снова переживая фронтовые ужасы.
Цепь, где находились Жердев и Суслов, атаковала западную окраину города. Торопливой перебежкой двигались роты в зимних сумерках. Глохла, рвалась на части исполосованная пальбой и криками даль.
Вдруг Осип пошатнулся, колени его обмякли.
— Поди-ка, Степан… — глухо окликнул он, приложив ладонь к груди, и вытянулся на снегу.
Степан нагнулся и тронул холодеющую руку товарища. Что хотел сказать ему Осип? О чем подумал он в этот короткий миг расставания с миром, с женой и сыновьями, которых так и не увидел?
— Кого ранило? — спрашивали в цепи.
— Суслова наповал… Замечательный был парень! Степан взял винтовку Осипа и догнал бойцов. Затем выскочил вперед, оглянулся:
— Кончай с ними, ребята! Смерть чернопогонникам! Ура!
— Ааааа-аа-а! — неслось, ревело с разных сторон, охватывая город.
По звонким стреляным гильзам и трупам врага красноармейцы ворвались в паническую тесноту перекопанных улиц. Полтора часа бились они, истребляя окруженные полки марковской дивизии. Только жалкие кучки неприятеля успели бежать на юг…
А тем временем Ударная группа на кромских равнинах решала судьбу дроздовцев. Пехота и червонные казаки выгнали противника на линию реки Кромы, бой шел у древних стен города. Здесь белые с чудовищным ожесточением отражали все атаки. Это был теперь уже единственный клин, вколоченный Деникиным в твердыню советского фронта, и сюда устремлялись последние надежды и вожделения захватчиков.