— Это уж другой кусок истории. Видишь ли, когда упрочилось русское государство, цари начали своих приближенных за всякое угодничество землями и лесами одарять. Так на смену внешним врагам пришли внутренние. В нашем уезде расплодилось девяносто помещиков, немало князей и графов: Галицыны и Шереметьевы, Оболенские и Воротынские, Хитрово и Долгорукие, Трубецкие и Головины… Даже бывший губернатор московский Ростопчин владел здесь имением, которое было продано его родичами купцу Адамову. Крепостники измывались над народом, давили кабальным трудом, рекрутчиной и поборами злее самого баскака Ахмата или хана Девлет-Гирея. И люди стали убегать от нового ига в леса, собираться ватагами и мстить подлым обидчикам. До сих пор сохранились имена атаманов, руководивших подлетами. Один из них, Зельнин, который назывался Сиротой, сложил про себя песню:
Сирота ли, Сирота, Ты сиротушка! Сиротец, удалец, Горе — вдовкин сын. Да ты спой, Сирота, С горя песенку! «Хорошо песни петь, Да пообедавши; А и я ли молодец Лег, не ужинал, Поутру рано встал, Да не завтракал; Да плохой был обед, Коли хлеба нет! Нет ни хлеба, нет ни соли, Нет ни кислых щей, Я пойду ли, молодец, С горя в темный лес, Я срублю ли, молодец, Я иголочку! Я иголочку, я дубовую, Да я ниточку, Я вязовую! Хорошо иглою шить, Под дорогой жить…»Степан рассказывал, о разбойнике Кудеяре, гулявшем с ватагой от Оки до Десны, о Федьке Рытике, об Иране Гуляеве, о Куке, о Тришке Сибиряке.
— В народе ходит легенда, как Тришка Сибиряк барина проучил. Барин тот всех мужиков разорил, житья от него не стало. Тришка и пишет ему: «Ты, барин, может, и имеешь душу, да только анафемскую. А я, Тришка, поверну твою душу на путь — на истину. Ты обижал мужиков, ты и вознагради их: выдай каждому на двор по пятидесяти рублев. Честью прошу — не введи ты меня, барин, во грех, рассчитывайся по-божьи».
— И барин выдал? — с сомненьем произнес Терехов.
— Только пуще озлился. Стал мужиков допрашивать: кто письмо принес? Драл на конюшне почем зря. Но тут приходит второе письмо от Тришки: «Ты, барин, моим словам не поверил, — я не люблю этого… Не хотел ты дать мужикам по пятидесяти рублев, дай по сту. Это тебе наука за первую вину. Только мужиков трогать не моги — с живого кожу сдеру. Мужики в том не виноваты. Жду три дня».
— Ух, ты — крутой, видно, атаман был! — у Терехова весело играли искорки в цыганских глазах.
— Через три дня Тришка Сибиряк убедился, что барин хоть и не бил мужиков, но денег им не дал. Тогда в усадьбу полетело еще одно письмо: «Просил я тебя, барин, честию мужикам помочь, ты мои слова ни во что не поставил. Теперь жди меня, Тришку, к себе в гости. А как тебе, барину, надо сготовиться, чтобы получше гостя принять, даю сроку две недели — готовься! Только пирогов, что в Туле печены, не надо… я до них не охотник».
— Ишь, как он ружья-то величает! — засмеялся Терехов.
— Получив такое предупреждение, барин тотчас собрал и вооружил свою дворню дробовиками и послал Еерхоконного в город за подмогой… Перед обедом пришли солдаты с офицером: «Наслышаны мы, — сказал офицер, — что к вам нынче обещался вор Тришка Сибиряк. Так из города меня с командой прислали на подмогу», «Очень благодарен, — говорит барин, милости просим, с дорожки закусить, чем бог послал… Пойдемте в дом, а солдатушкам я велю принести сюда водки и закуски».
Закусили, подвыпили слегка. Барин все храбрился: «С вами я не только Тришки, а просто никого не боюсь! Чего мне Тришки бояться?» А офицер посмотрел вокруг, видит, что в комнате больше никого нет, и говорит: «Коли вы, барин, не боитесь Тришки, мне и подавно его бояться нечего». — «Отчего ж так?» — спросил барин. — «Оттого так, барин, что я и есть Тришка Сибиряк».
«Слушай, — сказал Тришка обомлевшему барину, а сам из кармана пистолет вынул, — просил я у тебя тысячу. Не для себя просил, а для твоих же рабов, — ты не дал. Потом я просил две тысячи, — ты и тут не посочувствовал. Теперь давай двадцать тысяч! Две я отдам мужикам, а остальные на свою братию возьму — надо же и нам с твоей милости чтонибудь получить! Да полно, барин, глазами-то хлопать: рассчитаемся честно, а то мне пора домой…» — «У меня дети в другой комнате, — говорит барин, опамятовавшись, — ты здесь погоди, а я сейчас тебе сполна принесу…»—«О, барин! — покачал головой Тришка. — Молодец, барин! Подрастешь — плут большой будешь! Думаешь надуть? Ты ступай спереди, а я хоть и сзади… Только знай: пальцем кивнешь — пулю в затылок пущу! Ты делай свое дело, а я свое сделаю». Вышли они в другую комнату, а там—вооруженная дворня. Но барин не посмел и пикнуть, провел в кабинет, отсчитал двадцать тысяч. «Смотри же, — сказал Тришка на прощание, — мужиков не обижай! Обидишь мужиков—бог тебя обидит!» И с того времени, говорят, барин шелковым сделался.