Степан, будто ничего не слыша, рассказывал родителям о шахтерской жизни, о столкновении с полицией во время стачки, и глаза его темнели, сверкая остро и дерзко.
— Раньше я думал: в Жердевке — людям разор, счастье надо искать на стороне. Оказывается, везде бедняку хомут припасен. У Парамонова за двенадцатичасовую упряжку человек едва зарабатывает на хлеб. Гибнет наш брат в завалах, чахнет, заживо гниет. Выходит, бежал я от волка — попал на медведя!
— Парамонов — известный миллионщик, что ему до чужого горя и нужды? Знай себе, с жиру бесится, — заметил Тимофей.
— Да как бесится-то! — Степан отодвинул чугунок, перестал жевать. — Пароходы шлюхам дарит! Из Парижа вино вагонами выписывает для кутежей! А сын сидит в клубе, пьяная морда, шампанское разливает. Нальет бокал, плюнет в него и кладет рядом двести, мало — пятьсот рублей. Кто, стало быть, выпьет, тот и куш берет.
— Ох, царица небесная, пропасти нету на дармоедов! — ужаснулась Ильинишна.
— День и ночь в клубе пьянство, картежная игра, дым коромыслом… Продует иной офицерик казенные деньги — хоть пулю в лоб. Ну, и куражится над ним Парамонов.
Степан прожил с родителями недолго. Помог слепить глинобитную конюшню, — дома лелеяли мечту о покупке лошади, — и снова собрался идти искать работу.
— Мам, — сказал он напоследок, — дай мне теплый отцов пиджак. Я пришлю.
— Куда, сынок? — побледнела Ильинишна, страшась новой разлуки, но пиджак подала. — Головушка неприкаянная!.. Остерегайся, дитенок, злой напасти! Береженого-то бог бережет…
— Вот об этом, мамаша, и речь, что нельзя нам себя беречь, — с грустной улыбкой сказал Степан, прощаясь.
Он ушел. Мать видела с порога, как на деревне к нему приблизилась Настя Огрехова — его любовь. Но Степан обменялся с девушкой только несколькими словами и, не задерживась, скрылся за околицей.
Потом в Жердевку не раз наведывались урядник Бешенцев и волостной старшина Филя Мясоедов, справляясь о Степане. Говорили, будто он собирает в Гагаринской роще народ и читает вслух запрещенные книги…
Год призыва Степана совпал с началом мировой войны. Молодежь спешно сгоняли по пыльным проселкам в города, откуда везли в скотных вагонах на запад. Железнодорожные станции оглашались пьяными песнями под гармонь, истошными женскими воплями.
Стихали деревни, охваченные тревожным запустением.
Степан прислал письмо с дороги — и точно в воду канул. Бушевала война. Брели по российским большакам беженцы с Полесья. Давно уже получила Матрена Горемыкина «похоронную» о своем муже. Давно жердевцы перестали дивиться калекам, вроде бывшего пастуха Якова Гранкина, выписавшегося из госпиталя без ног… Но Степан молчал.
А на третьем году безвестья приползла черной змеей молва о его гибели. Люди ссылались на очевидца — солдата из деревни Кирики, который приехал домой залечивать раны и вскорости умер.
— Солдат сказывал: под Перемышлем наших полегло видимо-невидимо… И Степана там в голову убило, — уверяла Аринка, дочь Бритяка.
Ильинишна сходила в Кирики и, ничего не выяснив у сраженной собственным горем вдовы однополчанина Степана, плакала дома навзрыд:
— Пропал наш соколик, кровинка бездольная!..
Она стала еще тише и набожней. В церкви клала земные поклоны, и все заметили, до чего иссушила и состарила ее безутешная скорбь.
Тимофей крепился, но было видно, что и его песенка спета. Он седел и гнулся, как надломленный бурей дуб, готовый вот-вот рухнуть.
Пришлось отдать в батраки младшего сынишку Николку: не было дома других добытчиков.
После революции в Жердевку начали возвращаться окопные бородачи, пропахшие махорочным дымом теплушек, полные веры в ленинские слова о мире и земле… Но напрасно Ильинишна и Тимофей смотрели на дорогу: Степан не приходил.
И вот, когда родители уже отчаялись ждать и призрачной казалась их надежда, он явился…
— Пущай спит, — повторил Тимофей, уводя Ильинишну В: избу. — Сколько, поди, тысяч верст отмерил…
— Будто подстреленный голубь упал на землю…
— А ты думала, он станет песенки петь да гостинцами нас одарять? Солдатская доля — неволя. Правду говорят люди: служи сто лет — не выслужишь сто реп!
Глава вторая
Степан проснулся в жаркий полдень. Открыл глаза не понимая, где он… Еще не померкли кошмарные видения, с потрясающей точностью и правдоподобием повторяя схватку на границе.
Но вспомнив утреннюю встречу с родителями, улыбнулся. Тревога откололась ледяным припаем от сердца, уступила место живой, необузданной радости. Он вскочил, быстрый и сильный, толкнул дворовую дверь.