Андрей всё больше становился похож на своего деда. И это ей в нём, очевидно, и нравилось; хотя, стоит заметить, дед его был больший хулиган и был даже распутник по молодости.
Так вот, будучи верующим человеком, да притом, если уж и не мусульманином, то точно исламистом, Андрей не знал теперь, кто ему ближе — дагестанцы или русские. Из тех, кто был рядом, о его вере знал только Роман, но и тот был теперь в другом батальоне. Первым, с кем поделился своим мировоззрением Андрей, стал Саша, парень, с которым они вместе ходили строить полевой лагерь и с которым Андрей поэтому и сдружился. Саша казался ему адекватным, то есть не догматиком, и потому спокойно отнёсся к тому, что сообщил ему Андрей. Но он сказал, что дагестанцы его к себе не примут. А русские полугодишники-дембеля, если узнают об этом, не обрадуются, и поэтому он только посочувствовал Андрею.
— Будешь в итоге не с одними, не с другими, — сказал он. — А это плохо. Нам ведь с этими обезьянами ещё полгода вместе жить.
Глава 7
РМП
После двух поездов шли пешком от одной станции до другой. А там ещё ждали военный камаз. Камаз нёсся по разбитой асфальтированной дороге со скоростью под восемьдесят километров в час. Везя в зачехлённом кузове тридцать новых «рмпшников».
Сидели кто как мог. Кто-то лежал. Кто-то стоял. Когда Роман усмехнулся, сказав капитану Миллеру, что они, конечно, все не поместятся, капитан только рассмеялся и ответил, что тридцать человек в один кузов — это ещё по-божески. Дескать, на полигоне, где дорога в куда худшем состоянии, а за рулём, как правило, не контрактник, а срочник, и в кузове, помимо солдат, брёвна или железные трубы, — вот там-то, дескать, жизнь; а за то, что их аккуратно везут по асфальту, где в кузове на тебя только товарищ может свалиться, но не бревно, — за это они все ещё «спасибо» должны сказать.
Камаз летел и ревел, оставляя за собой облако пыли. Роман сидел над самой дырой в полу, держась за кого-то, кто-то держал его сверху за шиворот, чтобы он ненароком не вывалился. Андрея и вовсе затолкали где-то у самой кабины. Ничего толком не было видно. Кто-то кашлял от пыли, кто-то чихал. Между тем младший сержант, которому места в кабине не хватило, сидел со всеми, у самого борта, и курил, глядя в светящийся от утреннего солнца разрез в тенте.
Ехали минут двадцать.
Это была часть за номером 7**32 и называлась она Первой мобильной бригадой радиационной, химической и биологической защиты. Часть была в …вской области.
По прибытии всех сразу согнали в столовую. Там тем временем как раз заканчивали завтрак полугодишники. У нас с собой были сухпайки, которыми мы должны были питаться до конца этого дня. Но многим они уже надоели, так как разогреть пищу в контейнерах возможности не было, а есть холодное многие из нас ещё не привыкли. И поэтому, так как старший призыв сидел за соседними столами, мы, пока ответственные не видели, меняли галеты на хлеб, а жвачку на недопитый чай (пить-то нам не давали, а если у кого и оставалось что с поезда, то было это уже уничтожено). Самое ценное в «сухпǎе» было, помимо жвачки, яблочное пюре и ещё армейская шоколадка, которая представляла собой маленькую упакованную плитку чёрного горького шоколада.
Дали четыре минуты, чтобы поесть. Немногие в первый раз успели. Тем же, кто после команд «закончить приём пищи!» и «встать!», продолжил доедать что-то, ответственный влепил крепкую затрещину, так что кто-то и подавился.
Из столовой повели в штаб бригады. Там был психолог по фамилии Зигатуллин — татарин. Если бы не его шрам, тянувшийся от глаза до шеи, он был бы похож на самого адекватного офицера из всех, которых нам до того случилось увидеть в бригаде. Зигатуллин был штабной старший лейтенант.
Всех нас рассадили в большом зале и в течение следующего часа мы писали обычные психологические тесты, как-то: на определение темперамента, на склонность к агрессии, неподчинению и прочее. Психолог Зигатуллин советовал не юлить и отвечать честно, предупредив, что сможет выявить всякого лгуна и актёра. Но я его таки обманул, составив ему не свой психологический портрет. Я тогда уже был кое о чём наслышан и был намерен пробиться в каптёры, но знал, что меня с моим характером могут туда взять, а могут и не взять. И мне нужно было больше гарантий, что и толкнуло меня на ложь и актёрство. Хотя впоследствии, когда мне таки предложили быть каптёром, я сам по определённым причинам отказался. А что до Зигатуллина, то херовый из него оказался психолог.
Потом нас повели во вторую казарму, на первый этаж, где мы жили затем в течение всего следующего месяца, пока были ротой молодого пополнения.