Дневальные же к нам назначались со второго этажа огнебата. И когда мы только зашли и построились в одну шеренгу со своими сумками, дневальные, пока у нас ещё всё оставшееся с пересыльного пункта не отобрали сержанты, взяли у нас кто на время, а кто и насовсем те или иные вещички.
Когда Андрей спросил у дневального, что стоял у двери, чему же всё-таки учит армия, дневальный ответил не задумываясь — что армия учит самодостаточности. Андрей рассчитывал, что будет что-то про товарищество, но ничего такого никто ему так и не сказал. А психолог Гизатуллин сказал всем, что армия учит, в первую очередь, стрессоустойчивости.
***
Когда мы в первый день вышли и кое-как построились перед казармой для тренировок по строевой подготовке, перед нашим строем проходила молодая и очень хорошенькая штабная девушка в звании сержанта.
— Кис! Кис! Кис! — позвал её кто-то.
Но она, даже не посмотрев в нашу сторону и не останавливаясь, показала нам нецензурный жест и проследовала мимо.
В строю засмеялись. Но всё больше вскоре стали смеяться над нами — полугодишники-дембеля, которые, пока мы занимались строевой подготовкой, кричали нам, сколько дней им осталось до дома, а также кричали, спрашивая, сколько ещё осталось нам.
Строевой подготовкой занимался с нами старший лейтенант Борискин из батальона разведки. И стоит немного рассказать о нём:
Это был молодой, но, как и все в бригаде, казавшийся старше, — парень двадцати девяти лет. Он был высокий и худой, и когда старлей просто стоял и курил, то можно было подумать, что, ударь ты его сейчас, так он сразу и развалится. Но в этом худом теле чувствовалась сила и твёрдость.
Когда мы впервые, ещё в РМП, отправились с ним на стрельбы и были застигнуты на холме ливнем, то многие из нас поспешили спрятаться под палатки, которые мы взяли с собой, чтобы отрабатывать на них порядок и скорость разборки-сборки автомата Калашникова. И старлей увидев, что многие прячутся до воды и проорав матом, что все мы девочки и что мы уже вконец охерели, — стал переходить от одной кучке солдат под палаткой к другой такой кучке. И каждому он треснул со всей своей дури по шлему прикладом. Сам он, несмотря на то, что рядом была будка от дождя, туда не пошёл и весь ливень и шквальный ветер принял с нами. Хотя товарищ подполковник по работе с личным составом бригады, который тоже решил идти с нами, потому как ему, вероятно, надо было о своей работе подготовить для комбрига соответствующий документ, — в эту самую будку спрятался. И когда мы, отстрелявшись, шли уже обратно, все промокшие и продрогшие, в экипировке, злые, с истёртыми в кровь ногами от непривычных берцев, сухой подполковник вдруг стал орать как ошалелый:
— Вспышка с фронта! Вспышка с тыла!
В строю возникла суета, никто не знал, что нужно делать. А нужно, при вспышке, скажем, с тыла, как можно стремительнее падать вперёд, прижимая к груди автомат, а самому прижимаясь к земле, при этом ноги должны быть разведены и смотреть носами в разные стороны, иначе, при реальной химической атаке или биологической угрозе, тебе взрывной волной сразу оторвёт твоё естество и порвёт тебе вообще всё, что только возможно. Поднимать голову при этом запрещено.
Но в этот раз мы ничего такого не стали делать.
— Так! Строй! Стой! раз-два! Вы что, товарищи солдаты, команды не слышите? — возопил товарищ подполковник. — Значит, будем учиться! Итак…
— Товарищ подполковник, — не выдержал старлей, — да идите вы нахер уже со всеми вашими вспышками и всей этой хернёй вашей! Как же затрахали вы уже! Солдаты промокли. Вы, что ли, перед этим сраным комитетом солдатских матерей отчитываться потом будете?!
И старлей, оставив подполковника стоять с открытым ртом, пошёл дальше, вперёд.
— Строй! Шагом — марш!
И мы все пошли за ним. А подполковник ещё какое-то время стоял позади нас.
Конечно, за это неподчинение и хамство старшему по званию старлею Борискину влепили выговор, но судя по тому, как он стоял перед начальством — не на вытяжку, а как по команде «вольно», — а также судя по тому, как он на начальство смотрел, можно было подумать, что ему глубоко наплевать на всё, что ему теперь сказали.
И таким он был всегда. По казарме он, бывало, ходил без кителя и футболки, во всю спину у него была татуировка — разукрашенные чёрным, крылья.
Он говорил нам, что уже вскоре после нашего распределения по батальонам к нам будут приставать некоторые женщины, которые пользуются в бригаде такой репутацией, потому как есть и ЧПОК*, есть и медицинский пункт помощи, есть и столовая с гражданским персоналом. И он предупреждал нас, что если мы не хотим, чтобы у нас вскоре закапало с конца, то лучше бы нам слать всех этих женщин, которые, как он говорил, «любительницы до молодой плоти», — что лучше бы нам слать их всех куда подальше с их предложениями. И многие из нас тогда смеялись.