И вот сегодня утром он, пьяный, спустился на первый этаж и стал прокачивать молодых, то есть нас. Он поставил всех в упор лёжа и велел отжиматься. Если ему не нравилось, как кто-то отжимается, то он своими массивными берцами наступал на пальцы, так что и до хруста у кого-то доходило (одному солдату он впоследствии сломал три пальца на руке, и солдата перевели потом в разведку, якобы, чтобы прапор Иваничев и этот солдат больше не пересекались). Так вот, пиная отжимающихся кого в живот, а кого и в голову, он придрался к Роману и стал объяснять ему, что он, выродок, на самом деле из себя представляет.
— Встать! когда с тобой старший разговаривает! — прорычал он.
Роман встал.
— Это тебе не дома у матери под юбкой жить! понял, морось?!
Но то ли Роман хотел его разжалобить, то ли, зная его семейную историю, и вправду сорвался — он сказал, что мать его практически не воспитывала. Но прапору не понравился уже сам тон, каким ему ответили. И он ударил Романа в подбородок, а потом ещё несколько раз ударил его головой об стену и напоследок пнул берцем в грудь.
Прошло с этого времени не больше получаса. Но Роман до сих пор не мог успокоиться и говорил — то ли Андрею, то ли самому себе, — что непременно убьёт этого ублюдка.
— Подумай, Ром, стоит ли оно того?! — старался разуверить его Андрей. — ведь это конченный человек. Что с него взять?.. А ты жизнь себе загубишь!
Но Роман, казалось, не слышал.
— Душкой* до смерти его забью, суку!.. — твердил он себе под нос.
У него была разбита губа, потому что прапор, будучи пьян, заехал ему не прямо оберкотом в подбородок, а прошёлся вскользь. Также у него саднил затылок и теперь он хрипел и кашлял от удара в грудь. Прапор бить умел.
— Если хочешь избить его, то давай сделаем это вместе. Повеселимся, но — на дембель. Уже за КПП. Тогда нам уже не сделают ничего, разве что административная ответственность в размере небольшого штрафа. Но не здесь. Не сейчас. В дисбат ведь отправимся. Он ведь уже, сука, многим, наверное, жизнь попортил. Не поддавайся, иначе пропадёшь. Лучше потом отомстим. Вместе. За всех, которых не знаем. И за тебя!
Роман от вдохновившегося чужой местью Андрея как будто приободрился, глядя в его загоревшиеся глаза.
— А ты-то за что мстить собрался?
— Ты же видел списки. Мы знаем, кого куда определят. Я в огнебат. И если и не к нему в роту, то это вряд ли многое изменит. Учитывая, что он по всей казарме пьяный разгуливает. А ты — ты главное успокойся. Ты будешь в другой казарме. И вряд ли это повторится. Разве только уже — по твоей, по нашей воле!..
— Так, а чего это тут происходит? — Они обернулись.
Перед ними стоял старлей Борискин.
— Чего это ты к нему склонился и нашёптываешь? — спросил он Андрея.
— Делимся прекрасными впечатлениями о службе, товарищ старший лейтенант!
— Да? А чего это у него морда в крови?
— А это старший прапорщик Иваничев к нам пьяный зашёл.
Старлей закурил. Курить в умывальнике, как и вообще в казарме, было запрещено. Но ему было плевать.
— Да? И чё сказал?
— Да он всё больше матом, товарищ старший лейтенант! И «привет!» вам передавал!
— Неужели? — старлей ухмыльнулся. — Это хорошо… Хорошо — что ты такой говорливый. Во второй половине службы может пригодиться. Можешь звание себе заработать. Но прежде это тебе очень мешать будет…
Андрей не ответил.
— Я-то уж подумал, у вас тут неуставные взаимоотношения, — серьёзно продолжил Борискин.