Товарищ капитан любит находиться только среди всего, что касается воинского дела. Он любит спорт, главным образом бег. Он любит оружие и мастерски стреляет как из автомата, так и из пулемёта и СВД. Уж насчёт стрельбы из огнемётных установок не скажу, ибо не видел и не знаю. Товарищ капитан всегда лысый и гладко выбрит. Он специально каждый день встаёт пораньше и бреет станком голову, чтобы всё было идеально чисто. Военную форму одежды он любит и носит её аккуратно. Любит книги, но главным образом про военное дело. Андрей взял у него почитать «Севастопольские рассказы» Льва Толстого. До женщин капитану, в отличие от многих офицеров, не говоря уж о сержантах и тем более срочниках, — до женщин ему как будто и дела нет. Есть, впрочем, у него жена, но женой эта женщина является ему постольку, поскольку тоже связана с воинским делом — она тоже в звании капитана, но служит в полку. У них есть дети, двое или трое — скорее всего, будущие военные.
***
Из-за того, что Андрей бегал с травмированной ногой, а сержант-сириец, полагая, что рядовой Алин симулирует, ему по этой больной ноге бил, ногу у Андрея так разнесло, что она уже не то что в берец, но и в сланец не влезала. Если началось всё с колена, то теперь болела уже вся нога, вплоть до бедра. Ротный это дело увидел и отправил Андрея в палатку «медпункт».
В палатке этой каждую ночь дежурила какая-нибудь девушка, фельдшер, обычно сержант. И там же, без всяких застенок, спал и срочник, водитель буханки. Говорили, что по ночам не редко можно было услышать воздыхания, доносящиеся изнутри. Кроме того, любили захаживать туда по ночам и офицеры и сержанты, дабы, как они говорили, «скрасить свою службу и семейную тоже жизнь».
Но самое нелепое, что рядом с палаткой «медпункт» стояла палатка «храм», в которой, обыкновенно, бывало тихо и — пусто. Не знали, где проводит время отец Евгений.
Андрею наложили компресс и велели приходить каждый день, вечером. А ещё выписали ему на неделю освобождение от физической и военной подготовки. И если совсем недавно Андрей это освобождение скорее бы порвал, то теперь, после «Севастопольских рассказов», которые он читал каждую ночь после отбоя, выпросив на то разрешение у самого капитана, потому как до тех пор ни сержанты, ни офицеры читать ему после отбоя не разрешали, — так вот теперь, вдохновившись, Андрей почувствовал острую тягу к сочинительству, которым он так одержимо жил уже долгие годы.
До того, как он получил разрешение на чтение от самого ротного, он часто просился в истопники, из-за чего на него другие солдаты посматривали как на идиота. Тем более приятно было это недельное освобождение, что можно было наконец отдохнуть, ибо, читая по ночам, а весь день проводя в тренировках, Андрей стал рассеянным и если раньше сержанты говорили про него, что он какой-то реактивный, то теперь называли его вялым и никчёмным. Питало Андрея уже даже не стремление не сломаться, но эта злость, что он не уделяет литературе достаточно времени. Мыслью-то он понимал, что в армии надо жить армией, если уж он пошёл добровольно, но вот чувства его были главным образом к литературе, и Андрей, сам того не замечая, стал из всего стараться извлечь литературную пользу. В глазах сержантов он окончательно опустился. Ибо если раньше он ни за что не остался бы в палатке для наведения порядка, то есть для мытья полов, пока другие бегают и подтягиваются на турниках, то теперь он как раз на это чаще всего и шёл, выбивая для себя именно это. Но Андрей-то знал, что пока другие на занятиях, он не спит и полов не моет: пока другие заняты спортом, он занят — своей литературой.
Андрей раздобыл в канцелярии несколько тетрадок с символикой и историей их части и стал записывать туда всё интересное, что происходит с ним за день.
Были у Андрея и другие книги, помимо «Севастопольских рассказов». Была, например, книжечка неплохих рассказов Лидии Авиловой и ещё, что особенно он ценил, — «Униженные и оскоблённые» Достоевского. Эти книги Андрей откопал в подвале батальона, когда на выходных ходили в часть для наведения порядка и приказано было перебрать подвал. Книги, конечно, были не лучшего состояния, говоря о том, как они сохранились, но Андрей выпросил у канцеляров скотч и подклеил книги. Многие солдаты его не понимали, задаваясь вопросом, зачем он таскает в своём, и без того туго набитом бауле, «всю эту хрень», — как они выражались, включая сюда и тетради, которые стали впоследствии армейским дневником Андрея. Но Андрей не любил распространяться на эту тему. И ответом для многих стало, когда и другие солдаты в конце концов, привыкнув к режиму, стали просить у Андрея время от времени что-нибудь почитать. И это время было для него едва ли не самое лучшее во всей армейской жизни. Потому что если в начале службы было не до книг, а под конец службы все уже обзавелись сенсорками и предпочитали книгам кино и музыку через наушники, то вот на этом-то этапе Андрей пользовался уважением не просто как солдат, но — как в литературе понимающий и книгами владеющий молодой человек.