Вот и сегодня, в воскресный день, пока Саша сидела у окна, за столиком дежурной сестры, и смотрела, как это они работают, опершись подбородком на руку, Женя стоял под дождём, курил и смотрел на остальных, кто работал, таская из одного гаража в другой всякие железяки. Заметив Сашу в окне, он только отвернулся и демонстративнее опёрся на свой лом, который был нужен прежде, чтобы перекатывать шпалы, но который теперь, когда шпалы уже перекатили, не был ему нужен вовсе.
Поскользнувшись и едва не упав — от того, что лом съехал в грязь, — Женя со злостью бросил в грязь бычок и, на вид как самый настоящий зэка, пошлёпал по грязи в гараж, демонстративно бросив лом в кучу железяк перед входом. Но лом скатился в лужу.
Саша, глядя на него в окно, только усмехнулась.
***
Женя не виделся с Евой с того самого злополучного дня, когда её, очевидно, изнасиловали. Самое поганое было, что он ничего не помнил; а тот факт, что проснулся он рядом с Евой, ни на что хорошее не намекал. Ева прогнала его, и больше с ним не общалась, хотя во время их общих с Андреем и Романом проводов они пересекались, но разговаривала она с его и со своими друзьями, не с ним. Этого Алексея он тоже больше не видел. Вскоре после того, как все они ушли служить, Ева уехала обратно в Москву. А на проводах она, казалось, больше симпатии оказывала Андрею, который, впрочем, воспринимал это не более чем дружбу.
В армии Жене не понравилось. В РМП, ещё в самые первые дни, он озирался и думал о том, куда же это он попал… Но только он думал это не так культурно. Что до госпиталя, то здесь он оказался главным образом благодаря одной женщине, матери, как оказалось впоследствии, некоего фсбшника.
У них в полку, особенно в их инженерной роте, было много тувинцев. А тувинцы, как известно, неразлучны со своими заточками, которые они делают из всего и, по-моему, всегда. И среди полугодишников его роты тувинцев было большинство. Они до всех докапывались. Отбирали даже кнопочные телефоны и забирали оттуда сим-карты, зная, что на первых этапах службы у каждого на симке есть, должны быть деньги. Отбирали и забирали они вообще всё, что только можно. Что-то себе брали, что-то — продавали. Били они всех, но Женя получал как будто больше остальных. Потому что, как они это ему объясняли, был самый разговорчивый и потому самый непонятливый.
И вот однажды тувинцы-полугодишники перестарались, отбив ему почки так, что он начал мочиться кровью. Женю отвели в санчасть, а оттуда доставили в госпиталь. Пока он сидел у кабинета, ожидая своей очереди, какая-то женщина расспросила его о его синяках, а он, зная его болтливый характер, взял да и выложил ей всё. И женщина, придя домой, рассказала вечером своему сыну фсбшнику, чтó, оказывается, творится в полку.
Уже на следующий день ФСБ посетило полковскую часть. И нагнули фсбшники, надо сказать, не только этих тувинцев-срочников, но также и всё начальство, включая и командира полка.
Главное счастье Жени было в том, что его оставили в госпитале. С почками всё оказалось как будто в порядке, но два пальца на ноге были сломаны. И определили его в первую хирургию. Он вскоре узнал, чтó произошло в полку во время его отсутствия. И узнал также, что теперь даже его призыв с нетерпением ждёт его возвращения, чтобы и вовсе вырвать у него почки. Потому что, как уже было сказано, досталось от фсбшников всем.
И тогда Женя похлопотал сначала с Викторией Александровной, а затем и с главврачом. Узнали, что он прежде учился на хирурга. Узнали и то, что из богатой семьи потомственных врачей. И главврач, в свою очередь, похлопотал с начальником госпиталя. А начальник госпиталя добился, чтобы Женю, то есть рядового Флюгерина, оставили в госпитале в качестве разнорабочего. То есть, как оказалось впоследствии, его знания медицины не пригодились, потому как доверяли ему только вот железки в дождь из одного гаража в другой перетаскивать.