На следующий день, на построении, рядовому Котову комбриг лично объявил благодарность, пожал ему руку, наградил грамотой, а также уверил, что в ближайшее время отправит его родителям отличное рекомендательное письмо об их сыне, ибо тот не растерялся и сумел действовать согласно Уставу.
Глава 12
Арсенал
Военный камаз мчался по разбитой, уже как будто и не асфальтированной дороге. Камаз трясло и подбрасывало. В кузове сидели четверо, среди них Алин Андрей. Проезжали особенно пыльный участок дороги, и каждый спрятал лицо — кто уткнулся в ворот кителя, кто дышал в свой берет. Пыль была так густа, что с трудом можно было увидеть товарища в трёх метрах от себя. Камаз между тем набирал обороты, выходя на прямую и несясь на полной мощности с горы.
Андрей смотрел прямо перед собой. Настроение этим утром у него было паршивое. Всё из-за командира роты. Из-за вчерашнего построения, когда он, прежде чем уйти домой, доводил, кто и чем будет сегодня заниматься. И так как со многими молодыми он уже познакомился, живя с ними на полигоне, товарищ капитан любил теперь вставить словцо о характере того или иного солдата. И вот про Андрея он сказал, что Андрей, очевидно, высокообразованный атеист, ведь он ни разу не видел, чтобы Андрей записывался в церковь. Но Андрей ответил, что он не оканчивал высшего учебного заведения, а также что он отнюдь не атеист, но просто имеет склонность к другому вероисповеданию. «К какому же?» — спросил ротный. Врать о таких вещах было нельзя. И Андрей ответил как есть, подразумевая, впрочем, последствия.
Оказавшись в армии, Андрей потихоньку отдалялся и от литературы, и от религии, в сердце он хранил то и другое и думал об этом каждый день; не было дня, когда Андрей не думал бы о своей литературе и о собственной религии. Но теперь он старался жить армией. И естественно, что это исключало возможность погружения в художественный и религиозный материал. И как-то так получилось, что, с подлецами стараясь не водиться, Андрей выстраивал отношения с самыми разными людьми, не важно, любили они литературу или ненавидели, верили они в бога или были атеистами, главное — чтобы были они порядочными людьми.
Теперь же, после этого ответа капитану, — как будто что-то надломилось в сознании, во-первых, самого ротного, во-вторых, в сознании других солдат его роты. Уже в тот вечер, после сего разговора, на Андрея поглядывали как-то странно, не желая вступать с ним в диалог. Только Умай, один из дагестанцев, который пользовался большим уважением среди дембелей и хотя и не знал про мировоззрение Андрея, но как будто подозревал в Андрее что-то такое, из-за чего он заступался за него всегда, когда был рядом, и всякий раз говорил Андрею, чтобы он обращался к нему по любой проблеме, — только он теперь спросил, в чём дело. Андрей ответил. Умай разозлился на капитана. Зол был и сам Андрей — ведь ротный назвал его нехристью и высмеял в глаза.
Всё-таки мало ты, товарищ капитан, Толстого читал, — подумал тогда Андрей, глядя ротному в глаза больным-возбуждённым взглядом. Таким же взглядом, каким часто смотрел на других сам капитан.
Сейчас Андрей сидел, уже не прикрываясь от пыли, хотя в кузове по-прежнему было не продохнуть. Он смотрел перед собой, и в голове крутилась одна-единственная мысль, точно пластинка по кругу, — что он ещё покажет товарищу капитану, да и всем им, что к чему!
Андрей и сам, правда, не знал, что нужно показывать и доказывать. Но он только чувствовал собственный, не выходящий из головы призыв к какому-то действию. Действию, если угодно, очень, может быть, радикальному. Не понятно, было ли это обусловлено одной лишь обидой или же предусматривало некую параноидальную опасность в том, что теперь с ним захотят поговорить и русские дембеля, и дагестанцы, и все прочие, будь они мусульманами, христианами или же, что всего вернее, просто словотрёпами, учитывая возникшую у них по этому поводу, якобы, злость.
В армии, во всяком случае в этой части, мало было верующих христиан. Мусульмане были, и они как будто бы веровали, хотя и вытворяли отдельные личности разного рода бесчинства. Но они не трогали друг друга, вступались друг за друга. А у русских всё было гораздо проще — записываться в церковь, чтобы зайти в магазин, отвалив контрактнику на съестное, и купить себе сигарет и пожрать, — это они любили. Но были в других ротах солдаты, которые прежде учились в духовной семинарии или же были из глубоко религиозных семей, и верующие русские и дембеля, и сержанты, и офицеры — словом, все эти любители церквей — одинаково дрочили их, не слушая всей той «богословской чепухи», которую те им сообщали. Но зато на гражданке все эти военные люди, особенно же сержанты, очень вежливы. Вежливы с теми врачами, юристами и священниками, которых они прежде гнобили. Но, обращаясь к терпимости, следует заметить, что сила — в Вере. А надругательства — они от бессилия.