Два механа*, уже чувствовавшие больше дембель, чем предстоящую учебную тревогу, потерялись в гарнизоне. Их отправили туда убирать детские площадки от всякого мусора и особенно от колото-режущих предметов. Они же придумали кое-что поумнее — пошли на рынок и купили себе пару дынь и раздобыли также арбуз. А после убежали в лесок за холодную-кладовую. И в течение следующих двух часов жрали арбуз и дыни, а потом спали. Разбудил их сержант-сириец пинком в ребро. Одному дыню на голову надел, другому прилетело арбузной коркой. Сержант искал их на горном велосипеде, и потому возвращались они обратно в часть следующим образом — сержант гнал на велике, с палкой в руке, и подгонял бегущих дембелей. Но и этим дело не ограничилось. Уже в казарме их в течение часа мурыжили средствами защиты, а после заставили выполнять комплекс вольных упражнений по рукопашному бою — в химзе. Это страшное дело (тем более после дыни и арбуза). Стёкла противогаза уже не просто запотели — ты видишь перед собой сплошной дождь. Очень жарко. Благо, на дворе осень. На полигоне кого-то качали в химзе у печки, притом что жара вне палатки была под тридцать градусов. Кто-то и сознание терял. Так что эти парни ещё легко отделались, хотя и на вольных упражнениях с ними не было покончено. Их выгнали с этажа и заставили бегать вокруг казармы определённое количество кругов, замечу, они были по-прежнему в ОЗК*. Окна в канцелярии 2-ой огнемётной роты хорошие, и они хорошо открывались. Поэтому контролировать правонарушителей труда не составило. И кончилось тем, что весь вечер эти, с позволения сказать, дембеля, которым уходить было в конце осени, — стояли сейчас по углам, неподалёку от входа, каждый с Уставом ВСРФ. Всё ещё в химзе. И садиться или облокачиваться не разрешалось.
И хотя, полагаю, теперь это и может показаться смешным, но в армии над таким не часто смеются. То есть срочники. Ибо каждый знает, как скоро может найтись повод, чтобы и ты облачился в химзу и встал в соседний угол… Можно было бы сказать, что кто не косячит в армии, тот ни чем и не отличается и не запоминается, но, смею уверить, в армии косячит каждый, этого не избежишь.
***
— Чем больше ты узнаёшь, тем меньше остаётся от самобытности, — сказал Костя Наглаев. — Информация упраздняет самобытность.
Андрей не был с этим согласен, слова дембеля были бы как будто ближе к истине, если бы под «информацией» подразумевалось вообще познание как таковое, а под «самобытностью» значилось бы действие.
Но Косте плевать было, кто там что думает; хотя ему было важно, чтобы все согласились. Он любил навязывать другим свою волю. Любил, потому что, как он любил говорить, мог это себе позволить.
Это был крепкий парень девятнадцати лет, похожий, впрочем, больше на мужика, чем на парня — это и за счёт волосатой груди, и в силу своего поведения. Костя был очень вспыльчивый. В лице его было что-то детское и при этом что-то поросячье. Выражение лица было преимущественно наглым. Глазки чёрные, злые и в них точно огонь всегда горит. Характером он напоминал Исмаила. Но только Исмаил был старшим роты, а Костя — старшим мех-водом. Механиком-водителем он был хорошим, и свою «тзмку» за номером 213 очень любил. Командиром его машины и его самого был Алин Андрей. Но это по должности. Потому как в действительности Андрей с ним не очень-то ладил; хотя Костя когда-то и сказал Андрею, что, дескать, бояться нужно не русских дембелей, а дагестанцев, Андрей больше доверял Умаю и некоторым другим дагам, чем Наглаеву.
Потому что в первый раз почки Андрею отбил именно Костя. Он с самого начала как будто зуб имел на Андрея. И то старался как-то морально его унизить или ударить, то вдруг с самым задушевным видом приглашал к своему дембельскому, первому столу в столовке и говорил потом, то краснея, то бледнея, но сохраняя при этом грозный вид, что русские потому слабы, что не признают, не чтят своих традиций. «Ты думаешь, сила в мышцах? — спрашивал он порою Андрея, перехватывая его взгляд на своих массивных плечах. — Сила — в духе! Запомни это». Он показывал, бывало, на всех остальных русских, когда за столом оставались уже они вдвоём, и говорил, что среди них нет людей, дескать, все они только котлеты и вафли, другими словами — пустые, бесхарактерные и никчёмные твари. Костя любил проводить аналогии, в которых так или иначе упоминалась еда. Он был упитан, розовощёк, но был больше здоровым, чем толстым. Его отец, как говорил Костя, был очень церковный человек. Но сам Костя хотя в Бога и верил, а всякого рода посты и вообще догматы отметал. В этом было его идеалогическое расхождение. Но он уже в силу характера своего был крайне противоречив, ибо, мирно общаясь с тобой, в любую минуту мог вспылить так, что походил на натурального психа. Костя действительно был силён что телом, что духом. Он был несправедлив, нагл и подл, но был силён. И уже на одном характере вывозил многих дембелей из других рот, если зачинался какой конфликт; дембелей, которые были гораздо массивнее его. Он всегда шёл до последнего, вот чем он восхищал Андрея. Было тут безрассудство, которое непременно должно было его когда-то погубить, но ещё не погубило. Люди подобного склада, как правило, не живут долго, ибо становятся или конченными подлецами, или же героями в силу удачных обстоятельств. Но в обоих случаях они погибают, ломая в конце концов самих себя. Наглаеву плевать было на дисбат, на тюрьму, на возможное убийство или же возможную собственную смерть. Он был отчаянный всегда. Этим он восхищал, и потому и был лидером. Исмаил называл его своим поросёночком. И Костя его по всякому обзывал. Они порою схватывались, но ни тот, ни другой не решались на серьёзные действия. И расходились. Пока Исмаил был в командировке, за старшего роты оставался Костя.