Нетерпение, — говорил себе Андрей, — вот что мне препятствует.
К тому же нетерпение противоречит стремлению к Совершенству. А Андрей, как всякий максималист, если чего и боялся подспудно и всегда, так это именно несовершенства. Несовершенства во всём. Увлекаясь чем-то, а затем идеализируя объект увлечения, высекая из него идеал и порою даже, сам того не замечая, отметая всё лишнее-сугубо-человеческое, он затем в свой идеал влюблялся и старался быть его достойным, и это увлечение, выродившись уже в ярое стремление завоевания, подчас мешало ему видеть меру, предел, который нельзя переступить. Тут была опасность, которая всякий раз оправдывала себя: расхождение с традиционной моралью. Но не такого несовершенства Андрей боялся, это несовершенство было следствием его имморалистских устремлений, обусловленных уже описанным увлечением и последующими идеализированием и обожествлением… В конце концов, чтобы и Бога создать, необходимо быть творцом в рабском аспекте.
В их отделении второй хирургии имелся телевизор. Он стоял в конце коридора, на маленьком, крытом клеёнкой столике. Телевизор или не показывал, или показывал плохо. Если читать за весь день надоедало, а читал Андрей теперь поэзию Брехта, Рильке и Пастернака, — Андрей выходил из палаты и смотрел новости, осведомляясь о ходе отношений между Россией и Украиной, а заодно подбирая для ночных сочинительств материал. Андрей любил делать несколько дел одновременно, но не более двух-трёх сразу, дабы не упразднялось понимание. Это позволяло ему полностью проникаться материалом, так он чувствовал, что больше отдаётся делу, нежели когда вроде бы ты читаешь стихи, а вроде бы, из-за малой одним делом сосредоточенности, — думаешь о чём-то постороннем.
Андрей уже встречался с Женей, своим другом. Тот лежал в соседнем отделении, в первой хирургии. Когда Андрей его впервые встретил, то даже не сразу узнал. Женя был пухлый, розовощёкий, с отросшими русыми волосами, довольный. Все, кто недавно попадали в госпиталь, были тощие, бледные, с резкими тенями у глаз, бритые, злые. Точно не солдаты, а зыки, тем более в этой дурацкой госпитальной одежде. И поэтому Андрей не сразу узнал друга, которому, оказывается, очень даже неплохо тут жилось. Андрей обратил внимание на то, что Женя изменился не только внешне — он стал общительнее, стал самоувереннее. Вероятно, это объяснялось тем, что госпиталь всё же был военный, а Женя стал старшим своего отделения.
Женя со всем персоналом был в хороших отношениях, ходил на рабочки, время от времени читал книги, ухлёстывал за медсёстрами, что как будто бы приносило свои плоды, а также общался с другими солдатами отделения, не давая им, впрочем, забыть, что они находятся как бы у него в подчинении. Уже за курение в неположенном в госпитале месте военнослужащего мигом выписывали, вне зависимости от того, болен он или здоров, и больше он в госпиталь не попадал, разве уж в крайнем случае, когда как будто на грани жизни и смерти. Выписывали с красной пометкой в медицинской карте. Что уж тут говорить о неуставных взаимоотношениях, учитывая, как велико было желание большинства солдат остаться в госпитале! Андрей вспомнил тех бойцов с пакетами, которые радовались, что заболели.
В первый же день друзья едва не поругались. Женя был очень рад, увидев Андрея. Но уже в первый день, даже не узнав на то мнение друга, Женя стал уверять, что замолвит за Андрея словечко, чтобы его тоже оставили на постоянную рабочку. Женя особенно уповал на то, что Андрею за это не нужно будет отдавать главврачу своего отделения армейскую зарплату, дескать, кормят вкусно, мыло и бельё выдают, на черта нам деньги?.. — как-то так, притом очень живо, увлечённо говорил ему Женя.
Андрею его друг виделся теперь ещё бóльшим, чем прежде, пустозвоном. Не нравились ему такие люди, как его друг. Не нравились люди, которые закоренели в этаком мировоззрении. Такие люди, он знал, по жизни никогда не теряются, поскольку быстро адаптируются к новым обстоятельствам; но эти же люди, и Андрей также знал это, — ненадёжны. Хотя Андрей и понимал, глядя теперь на друга, что не всегда человек сам выбирает себе характер. Впрочем, всякий волен свой характер закалять, расширяя тем самым мировоззренческие рамки. И зачастую это куда эффективнее чисто познавательного, образовательного процесса. Но Женя ничего в себе закалять не хотел. Ему нравилось добиваться своего какими-то другими, как будто бы подлыми методами. И Андрей чувствовал теперь в этом всегда очень живом мировоззрении друга всё большее расхождение с собственным мировоззрением. Ни на какую рабочку Андрей оставаться, конечно, не хотел.