В этой позиции Жени был смысл, и его можно было поэтому понять. Ведь с одной-то стороны, служить все обязаны, а с другой… если бы служили все представители юношеского спорта, если бы служили все деятели науки и искусства, то и спорт, и искусство, и наука что в стране, что в мире никуда бы не годились. Ибо все были бы закалёнными, закалившими характер, сильными, но — не очень умными и талантливыми… И также если человек не хочет служить в силу религиозных убеждений, но во имя религии и своего Бога готов на многое, то это не трусость, а как раз обратное — уникальность относительно бездумного большинства, это уважительная убежденность. Но если человек, как этот вот Иван, говорит, что армия есть херня хернёй и не более, тогда как и в социальных сетях, и где бы то ни было ещё распространяется, что он бравый солдат и воин, публикую пафосные записи и фотографии военной тематики, то это уже не более чем пустозвонство, и вот таким-то людям, таким парням службу надо прописывать как лекарство!
Иван любил художественную литературу. Но главным образом зарубежную. Он любил классиков XX столетия. Было у него два, можно сказать, хобби: цитировать Великих, чьи цитаты он выписывал в записные книжки, и — делать татуировки-надписи, которые были короткими афоризмами всё тех же Великих. Всё тело было покрыто у него надписями: «Красота спасёт мир», «Бог умер», «Мыслю, следовательно существую», «Сон разума рождает чудовищ», «Святые плачут, когда демоны смеются», «Ни с кем не случается ничего такого, чего он не в силах вынести», «В мире всегда была чума, всегда была война», «Варвар и раб — по природе своей понятия тождественные», «Надежда не хочет считаться с опытом» и «Утро покажет, куда потекут воды». А также прочее в том же духе*.
Иван весь был покрыт как будто бы одной татуировкой, разве что голова, кисти да ступни не были затронуты. Удивительно, как его ещё в армию такого взяли. Впрочем, это предрассудок, что с татуировками, дескать, служить не берут. В воинских частях полно молодых людей, изрисованных татуировкой.
Андрей посмотрел на Ивана. Тот заканчивал стричь ногти, которые рассыпались по полу у него под ногами. В нескольких метрах от них уборщица мыла полы. Они отошли туда, где уже помыли. Женя убежал в столовую помогать какой-то работнице — спускать вниз, со второго на первый этаж еду в вёдрах.
Уборщица выругалась, обнаружив на полу остриженные грязные ногти. Выругалась и потом ещё упомянула бога.
— Бог умер, — сказал Ваня, глядя на неё.
Женщина поднялась и вторично выругалась. Андрею показалось, что она готова ударить его шваброй. Хотя она и не сделала этого. Иван ухмыльнулся. Андрею стало неловко. Иван это заметил:
— Что, я оскорбил тебя?
Андрей пожал плечами:
— Нет, но ты мне не нравишься. Если бы ты меня этим оскорбил, я бы не промолчал.
— Бог умер, для того чтобы люди его возродили, — сказал Ваня, словно не слыша его. — Но люди не могут этого сделать.
— Но люди раскаиваются?! — спросил Андрей, и это лишь наполовину был вопрос.
— Не многие-то победители раскаиваются в победе…
— Но Бог — всегда на стороне побеждённого, — сказал Андрей.
— Только если побеждённый не Он сам.
Андрей с интересом взглянул на этого бледного, темноволосого парня с длинной шеей, худосочного.
— И почему это так? — спросил Андрей.
— Почему? — Иван удивился. — Да потому что нравственная чистота — это не условие мудрости, но её залог. Но что действительно важно, так это… что, не исполняя своих обещаний, мы сами же приучаем мир ко лжи.
Начитанный нигилист, — подумал Андрей. — Слишком честолюбивый, а потому и слабый и не очень разумный.
— Хорошо, — сказал Андрей. — Ну а что насчёт совести?
— Совести? — Андрей заметил, что у этого Ивана есть глупая привычка всё переспрашивать, а после, не дожидаясь повторения, говорить. — Совесть человек выдумал во имя жалкого удовольствия. Но, как ни крути, без совести жить хотя и проще, без неё — нет смысла. Это почти как с Богом, но более приземлённо; нет этого поднебесного дуализма.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что не надо стараться всё объяснить. Истина страдает, когда её трогают руками.
— Как будто верно. Однако совесть страдает, когда её не кормят благими намерениями и поступками.