«…Всякое знаменательное событие должно остаться шрамом на твоём теле», — сказал дед Вадим Андрею в тот вечер. «А армия — это знаменательное событие?» «Судя по твоей разбитой губе и по сломанным пальцам, да. Но — я могу ошибаться. В конце концов, разве не лучше ли жить хорошо, чем жить — долго?..» — и дед Вадим, почесавшись, хлебнул из кружки крепкого кофе.
Распорядок дня у Андрея был теперь почти тот же, что и на гражданке: по утрам и вечерам он занимался физической подготовкой. Бóльшую половину дня и ночи — писал всякую чушь в дневник. Вечером читал пьесы. Спал немного вечером и немного ночью. Переломанные пальцы как будто заживали, он не знал точно, потому как гипс ещё только должны были снять. Гипс ему мешал и временами Андрей избавлялся от повязки — когда писал в дневнике. Теперь Андрей задумал повесть. Она должна была называться «Переход» и повествовать о религиозной вере. Его надоумил (или вдохновил) на это дед Вадим, сказав однажды, что лучшее, что можно выдумать для этого мира, есть Бог, рай и ад; но что худшее, что можно в этом мире претворить, есть ад, рай и — Бог.
Если Андрея в этот период жизни и службы что и тревожило, то лишь сомнение насчёт того, в чём же он теперь больше нуждается: в тонизировании или же — в седатации?..
Глава 18
Чем живут люди в военном городке
Свободу в плен, жизнь в смерть преобразуя,
Влачатся дни. О темень бытия!
Куда, к чему ведёшь ты, колея?
Микеланджело
Андрей всё больше приглядывался к людям, работающим в госпитале. Они были интересны ему постольку, поскольку он не знал, как они живут вне работы. Он видел мужей многих этих женщин у себя в части, где те работали военными — и там они были нервные и пьющие и на работе. И теперь он видел жён тех офицеров и сержантов — и они были нервные и поникшие на работе. Недаром говорят, что всё начинается с семьи.
И поэтому автор сделает небольшое отступление, оставив героев заниматься их личными делами, и приведёт справку из жизни ещё нескольких семей этого военного, закрытого городка.
Комендант, майор Титин, не любил беспорядка в своём гарнизоне; хотя жил он в соседнем, не закрытом, городке. Вообще говоря, он был мужик, и нормальный мужик. Например, когда ему позвонили в три ночи и сказали, что в общежитии совершено убийство, он, прежде чем вызвать патруль или доложить другим служащим, ринулся в гордом одиночестве в это самое общежитие. И что же он увидел? — Два пьяных рабочих, русский и таджик, не могли поделить одну пьяную, голую девку, которая металась меж них, изображая страсть, тогда как они кидались друг на друга, один с ножом, другой с разбитой бутылкой из-под водки. Товарищ майор быстро оценил ситуацию и обезоружил всех, столкнув пьянчуг лбами и даже как бы не заметив холодного оружия в их руках; а девке он и одеться не дал, пинками погнал её на улицу. Из общежития всех троих выселил.
И так он всегда решал дела. Он был толстый, с лицом довольного, сытого кота, с усиками, с чёлочкой на лбу, тогда как на остальной части его чугунной головы волос было совсем мало. Товарищ майор был выше среднего роста, но из-за своей комплекции казался ниже. Голос у него был, точно товарищ майор всегда осипший. Когда майор говорил, он курил, если же не курил, то жестикулировал и плевался. Говорил он всегда очень громко, всё равно что кричал.
Единственной слабостью майора, заменявшей ему его надоедливую жену, были его зверушки, — говоря не о солдатах, но о тех животных, которых он держал у себя на даче. Особенно любил майор трёх поросят, которых он назвал Ниф-нифом, Нуф-нуфом и Наф-нафом. Когда майор наливал им похлёбку, а поросята жадно накидывались на неё и начинали хлебать, чавкать да прихрюкивать, — товарищ майор очень забавлялся. Он пинал хрюшек или бил их палкой и, приговаривая «У-у, собаки!..», сам начинал посмеиваться, причём смех его сливался с хрюканьем поросят, но только у майора смех был не как у поросёнка, а скорее уж как у свиньи. Почему же товарищ Титин звал свиней собаками, никто не знал.
***
Малышева Виктория Александровна потеряла мужа уже вскоре после свадьбы, муж умер от рака. Врачи говорили, что он много курил. Ирония судьбы сказалась в том, что её муж сам был доктор, всю жизнь занимающийся раковыми заболеваниями.
Муж был старше Викторию Александровну на пять лет. И она уважала и скорее была влюблена в него, чем любила его. Уважала как человека, но больше за профессию, чем за душевные и психологические качества, хотя сама и не отдавала себе в том отчёта. А влюблена была, вероятно, потому, что муж был старше и оттого-то и казался Виктории Александровне солиднее, серьёзнее её сверстников и её самой. Они поженились, когда ей было двадцать. Через пару лет родилась Саша. Дочь назвали в честь отца, то есть в честь её, Виктории Александровны, мужа. Отца у мужа — Александра Александровича — звали так же, равно как и деда и прадеда. Но её муж говорил, ещё когда они только встречались, что никогда не назовёт сына этим именем, дочь — да, но не сына. У него даже мания какая-то была на эту тему. Он объявил, что их детей будут звать так, как он это решит, назвав, впрочем, сразу с десяток имён, из которых они выбрали несколько, устраивающие их обоих; ни на какие компромиссы более муж не шёл.