— Прав, конечно, прав. Люди всегда правы. Но как это Лев Толстой хорошо сказал… что человек погано живёт, если не имеет в своей жизни ничего такого, за что был бы готов умереть в любую минуту…
— Снова догматизм!
— Может быть, — Андрей сжал кулаки. Ему не нравился весь этот разговор. Он знал, что разговор бессмысленный. Но что хуже того, ему не нравился и сам этот Иван Иванов, всё пытавшийся как будто напасть на его веру.
Они стояли в холле, у лестницы, ведущей в столовую. Напротив было окно. За окном всё замело снегом. Старое и надтреснутое в нескольких местах стекло было заклеено и мёрзло, на нём проявлялись жалкие, уродливые снежинки; снаружи был недостаточно сильный мороз.
— Вы верно всё говорите, — начал Андрей. — Война бессмысленна. Пустое геройство ничего не стоит. Верить нужно, лишь бы выжить… И прочее и прочее в том же духе. Но вы только наблюдатели. Такие люди сбегают, когда начинается всеобщая мобилизация. Вы считаете себя гражданами мира, но если не хотите вкладываться в своё государство, то в чём же проявляется ваша вера в интернационализм?! В том, что вы только болтаете? Дурак тот, кто идёт на войну, истинно веря, что его враги, все поголовно, лишь злодеи и все заслуживают мучительной смерти. Но так получается, что люди всё же и воюют, и в мирной жизни делают глупости, спасти которые может лишь осмеянное вами геройство; и вера в жизнь и в мир миллионов людей через одно лишь убийство или самоубийство героя или святого порою закаляется сильнее, чем через всякое научное открытие, которое суть лишь теория или гипотеза. И для того чтобы жить, нужно верить. Верить так, что и умереть за свою веру быть готовым. Без веры нет положительных эмоций. Без положительных эмоций нельзя действовать. Галилей, бесспорно, великий учёный. Но, быть может, если бы он добровольно пошёл на крест, подобно Иисусу, он был бы ещё гениальнее! и его учение было бы куда заразительнее! Я знаю, что такие люди, как вы, нужны миру. Но мы не знаем, как бы было, если бы Галилей не отрёкся от своего. И также я знаю, что большинство — должно состоять из таких, какими являемся мы! И если нам чего и не хватает, так это сдержанности, терпимости, ибо всякая вера, предполагающая праведное убийство и самоубийство, становится страшным оружием в сильных, но трясущихся руках.
Ему снова показалось, что он еле сдерживает себя, хотя говорил он достаточно спокойно — твёрдо, ещё сдержанно. Андрей снова сжимал кулаки. Ему казалось, что он хочет курить. Но курить на самом деле он не хотел. Или всё-таки хотел… Он ничего не мог понять и только стоял, переминаясь и как будто сдерживая себя от чего-то. Он в последнее время совсем издёрганный стал.
— Но ведь ты, Андрей, понимаешь, что и это только слова?! В чём же твоя вера? В каком таком действии?
Андрей знал, что, начни он сейчас всё объяснять, это сойдёт непременно как самооправдание. Как имморализм.
— Да вот хотя бы в том, что могу ударить тебя, ведь ты смеёшься над моей верой, понимая это, но не принимая этого всерьёз.
На мгновение, казалось, Иван опешил или просто призадумался, выискивая, возможно, подвох. И подвох он где-то точно бы обнаружил:
— Э-э, нет, братан! Верующим это запрещено! А как же непротивление злу насилием? Отвечая злом на зло, человек, как бы он ни самооправдывался, всё ж таки творит зло… В этом и есть ваша слабость!.. Но зачастую вы действуете совсем не логично! Всё-то у вас с вывертом! Приходит один атеист и всех вас, как моржей, убивает одного за одним, дубинкой. А вы молитесь и называете это действием! Но это слабость!..
Возможно, он ещё хотел что-то сказать. Но не успел. Андрей ударил его прямо в лицо, так что Иван осел на подоконник, прикрывая лицо, с одной стороны, потому что, верно, боялся дальнейших ударов, с другой — не верил ещё в то, что произошло. Вернее же не понимал; верить-то этакий человек и не умел, умел лишь самообольщаться.
— А ты думал, ты меня ударишь, а я тебе вторую щёку подставлю?! — усмехнулся Андрей, подходя к нему. — В чём-то ты прав. Мы не против свободомыслия. Мы за свободу слова. И каемся в том, что костры Инквизиции и ошибки многих мусульман принесли столько страдания. Но вот есть у вас теперь свобода для развития, а вы всё развратить пытаетесь. Потому что занять себя вам нечем, а это, брат, уже от безверия! Вы приходите в церковь, кричите, смеётесь там, танцуете и поёте. И смеётесь над терпимостью. А когда подобных вам сжигали и не за такое, сжигали заживо за какие-то пустяки, вы кричали о несправедливости! Но зачем же ты сам ко мне пристаёшь? В нынешнем расхлябанном христианстве, может, и принято щёку обидчику подставлять — для самых разных намерений обидчика… Но приди ты в мечеть и попробуй сделать то, что вы теперь и насаждаете подле православной веры, называя то свободой, тогда как на самом деле вы просто опорожняетесь возле алтаря… — в мечети вас бы уже давно уничтожили. Раздавили бы гадину!..