Войдя к себе и включив свет, Ева внезапно поняла, как ей всё это опротивело. Уехать от Екатерины Петровны она сейчас не могла, врачи сказали, что скоро пожилая женщина, скорее всего, умрёт. И до тех пор нужно было быть рядом с ней.
Ева разделась, приняла душ, приготовила ужин. Села на диван. С пола смотрела на неё и пищала вислоухая, противная кошка по кличке Фредди. Дурацкая кличка, тем более для кошки. Это Екатерина Петровна сплавила ей животное, вернее, Ева сама вызвалась забрать кошку.
Ева была в белом банном халате, с распущенными, мокрыми волосами. Кошка запрыгнула к ней на колени. Устроилась поудобнее и, мурлыча, стала умываться. Кошка облизывала верхнюю часть своей лапы, а мордочку тёрла совсем другой стороной лапы. Это выглядело смешно и глупо.
— Эх ты, дура ты моя! — сказала Ева, поднимая кошку. — Ты дура, и я дура!
Она встала и понесла Фредди на кухню. Налила ей молока в блюдце. Смотрела, как кошка пьёт.
Вдруг из гостиной зазвенел мобильник. Ева быстро кинулась к нему. Но — это было лишь смс. Во ВКонтакте. Смс от… Рината.
Ринат был тот самый парень, в которого Ева когда-то, впервые влюбилась. После школы она ещё пару раз пересекалась с Ринатом, однажды даже провели вечер в одной компании. Но Ринат тогда был с девушкой, а Ева тогда, как ей казалось, строила отношения с Женей.
Она прочитала сообщение:
«Привет подруга. я в пензу еду какое-то время там пробуду можем встретится.».
Ева посмотрела перед собой. Впереди был пыльный, нерабочий телевизор ещё бабушкиных времён. На телевизоре стопкой лежали книги — художественная литература, которую Андрей давал ей читать. Ева к ним так и не притронулась. За окном светился ночной город, украшенный к празднику. Где-то громыхал салют.
Как будто освободившись на время от сомнений, Ева ответила на сообщение.
***
В военном госпитале тоже готовились к Новому году — военнослужащие-больные вырезали из бумаги снежинки и расклеивали всю эту дрянь по окнам. Эту дрянь и ещё кучу всякой мишуры разбрасывали они по углам госпиталя. И готовились уже к самому празднованию — хотя и без алкоголя, но зато в постели, с заказанной у таксистов едой отвратительного приготовления. Перед телевизором, который хотя и плохо, но показывает. Ну и конечно, с подвыпившими медсёстрами, желавшими оставить всё плохое в старом году и в новый год войти, так сказать, очищенными, пока их мужья несли дежурство в своих воинских частях.
И вся эта дрянь ждала Женю. Потому что его не выписали с красной пометкой. Он же не курил в неположенном месте… И не было за ним правонарушений.
Саша выбежала тогда из комнаты, застав его вместе со своей матерью — Викторией Александровной. С матерью Саша поругалась и из дома ушла. На работе первые дни не появлялась, но вскоре стала приходить. С матерью не разговаривала, с Женей тоже. Саша никому ничего не рассказала. Виктория Александровна распространять случившееся, то есть самый факт, что их застукали, тоже, конечно, не стремилась. И Женя по-прежнему жил в госпитале и хотя снежинок и не вырезал, но тоже готовился к празднику.
Андрея выписали уже на следующий день после случая в холле, перед столовой. Ваня Иванов обо всём рассказал главврачу, а после ещё и с начальником госпиталя добился аудиенции, словом, пробивался, как истинный журналюга, которым он и был в своей сути.
Трагедия в госпитале произошла буквально за пару дней до Нового года. Покончил с собой госпитальный дворовой дед Вадим. Он повесился у себя в гараже, в своём захламлённом кабинетике. Под висельником, на полу, лежала книга, лежавшая, верно, прежде на стуле, но упавшая вместе с ним. Это был сборник сочинений от религиозных мыслителей.
Итак, все стремились, кто как мог, умел и считал правильным, покончить с прошлым и смотреть в лицо новому. Что делали бы люди без символизма!
Из бригады за Андреем приехала на буханке фельдшер-младший сержант. Но эту девушку он уже не знал и видел, как ему казалось, впервые. Так как вызов был срочный, ибо выписали Андрея с красной меткой в медицинской карте, обратно Андрей ехал в буханке уже один, больше пациентов-солдат в машине не было.
Собираясь в спешке, Андрей оставил в палате, у себя в тумбочке, огрызок тетрадки, бывший, очевидно, частью из его дневников. На огрызке помещались очень корявые записи, которые мы имеем из этого периода его службы.
Вот они:
***
Искусство тем прекраснее и сильнее, чем ближе оно к Войне. К почве Войны.
***
Суета всегда отдаёт Страхом.