У него с этим сержантом давно не ладилось. Сержант был казах и мусульманин, но он никак не понимал, почему это Андрей считает себя мусульманином, если он русский. Андрей ему ничего и не доказывал. Сержант сам всё прознал и стал лезть к Андрею с вопросами, это ещё до госпиталя началось. А сразу после Андрея возвращения продолжилось. Сержант говорил, что Андрей явно идиот, кретин, что он, должно быть, такой человек, у которого щёлкает вдруг что-то в голове, после чего он видоизменяется. «Правильно говорят, — умозаключал сержант, — в тихом омуте черти водятся…»
Давать Андрею отчёт в своих обвинениях он не собирался. Андрей пытался его однажды убедить, что выбрать себе вероисповедание — это не есть нечто трансцендентное. Но сержант его тогда явно не понял. Андрею и не нужно было понимание, он лишь хотел, чтобы к нему не цеплялись с такими вопросами.
Бог один и един, — рассуждал Андрей, лёжа в кровати и глядя в окно на салют в гарнизоне. — Каждый волен выбрать себе вероисповедание, если каждая религия открыто говорит, что доступ в неё открыт всем людям! Ведь чем работать на кого-то, лучше посвятить свою жизнь тому делу, которое доставляет тебе истинное удовольствие. Добиться того, чтобы тебе за это твоё дело платили. На службе лучше быть у той религии, в которую веришь, за которую, если угодно, умереть готов. Это лучше, чем работать на начальника и ненавидеть свою работу. И это лучше, чем верить только на словах, но не на деле.
Салют за окном всё громыхал. В столовой они пробыли часа три, после чего вернулись в казарму и ждали, конечно, поздравление Верховного Главнокомандующего. Андрей уже и не помнил, чего там говорил Путин в своём поздравлении. Рядом Кузя лопал в кровати украденные со стола конфеты, стараясь не шуршать очень громко. Ещё Кузя любил спать и старался украсть для сна любой удобный момент. Кузя говорил, что когда дембельнётся, будет отсыпаться не меньше двух-трёх недель. Дорогое удовольствие.
Салют отгремел. Андрей посмотрел на Кузю:
— С Новым годом, товарищ!
Кузя проживал.
— С Новым годом. Всё Андрюх, теперь — обратный отсчёт!
***
Над лесом светила полная луна. Ветер был порывистый, и тёмные тучи, проплывая, то и дело затмевали собой это грязно-жёлтое светило. Андрей стоял возле будки, которая представляла собой контрольно-пропускной пункт на полигон. Он уже докуривал сигарету, держа её кривыми, замёрзшими пальцами. Андрей уже не служил в огнебате, на прошлой неделе его перевели в батальон разведки. Успели только звание ефрейтора присвоить. Но это не вызывало никакой гордости. Андрею казалось, что звание ему присвоили за молчание и ещё из жалости, ведь пальцы у него срослись неправильно, и он теперь не только авторучку учился держать левой рукой.
Андрей докурил и отошёл от будки шагов на десять, чтобы выбросить окурок. Перед ним простёрлась заснеженная степь. Зима представлялась хреновым периодом службы в армии. Каждый день снег, каждый день уборка снега. С самого утра, когда за окном ещё темно и завывает метель, тащиться на плац и убирать его до завтрака. А потом с завтрака и до обеда. С обеда и до ужина. Личное время. В казарме тоска и пошлость. Недолгий солдатский сон. И всё сначала. Андрей с нетерпением ждал зимнего полигона. Рабочка была хороша летом, но зимой как будто бы лучше военные учения; во всяком случае меньше этой надоедливости.
Андрей прохрустел по снегу до будки, открыл противно-скрипучую дверь и зашёл внутрь. Внутри было как будто теплее, по крайней мере ветра не было, но было слышно, как ветер обдувает КПП. Дежурный спал. Андрей заступил в наряд помощником. КПП на полигон — наряд, требующий одного дежурного и одного помощника. Грех на такой наряд жаловаться. Тем более в выходные. Ведь в выходные на полигон вряд ли кто сунется. В части — и то почти никого из офицеров нет.
Андрей сел за стол, снял шапку, хотел было снять бушлат, но тронул сперва обогреватель. Обогреватель был чуть тёплый. Андрей расстегнул бушлат и остался так сидеть, уткнувшись в книгу и посматривая время от времени в тёмное окошко перед собой. В окне было видно только его отражение: худое лицо, правильной формы череп, тёмных волос на котором почти совсем нет.
Читал Андрей публицистическое эссе Александра Солженицына о России. Книжку эту Андрей взял после Нового года в комнате досуга, а затем забрал с собой в разведку. Но в казарме читать не получалось. Если читаешь на взлётке, перед телевизором, то, во-первых, сам телевизор отвлекает, во-вторых, некоторые срочники, страдающие скукой в новогодние каникулы, так и норовят разжечь с тобой конфликт, дабы самоутвердиться; их уверенность от того, что ты сидишь с книгой, и они считают, что этим уже всё сказано. В туалете читать непристойно, и если прежде Андрей, бывало, так и делал, то вскоре перестал. А после отбоя приставали дежурные. У него и эту потрёпанную книжку хотел было забрать сержант. Он сказал Андрею, чтобы тот убрал книгу, но Андрей сказал, что в огнебате ему разрешал читать перед сном командир роты. Сержант заявил, что ему на это плевать. Но когда он увидел, что Андрей книгу убирать не собирается, и схватился было за неё, намереваясь забрать, то, вглядевшись Андрею в лицо, книгу вдруг отпустил. И ушёл; уже отходя, он буркнул чего-то, но было не разобрать, да и плевать Андрей хотел на то, что там сказал сержант.