Виктория Александровна недоумевала, но только руками всплеснула, а сделать ничего не могла. С Сашей Женя как будто помирился. Насколько это было возможно. Саша ничего ещё не знала, потому что ничего не видела, уйдя утром домой отсыпаться после ночного дежурства, которое Женя как раз провёл с ней.
В буханке, помимо него, были четыре госпитальных бойца. Но Женя единственный был не в военной форме, а в госпитальном наряде жёлто-серого цвета, в розоватом халатике, в шапке-ушанке и в здоровенных валенках. Виктория Александровна как бы нечаянно потеряла его форму, так она сказала его ротному, надеясь хоть как-то оставить Женю в отделении. Но ротный сказал, что это не проблема, что и так, дескать, увезём. (Форма его позже, конечно, нашлась, Виктория Александровна её даже отутюжила и доставила на КПП полка, но это было потом). А сейчас Женя сидел в буханке и смотрел на других парней. Один был ему хорошо знаком, других Женя вовсе не знал. На лицах у этих троих незнакомцев было совершенное безучастие, точно им плевать, в воинскую часть их везут или на бойню.
За окошком были магазины, люди, спешащие по делам в зимний холод. Затем показался ненавистный КПП. Солдаты в офисной форме одежды, со штык-ножами и противогазными сумками. Жене показалось, что он знает этих парней. Он подумал, не из его ли они роты, но когда глянул на капитана, сидевшего впереди, то увидел на его лице то же безучастие к исполненному ему дневальными воинскому приветствию, какое было и на лицах троих солдат, сидевших рядом.
Буханка остановилась у санчасти. Капитан выпрыгнул из машины.
— Ну что, я своего забираю? — обратился он к фельдшеру, молодой девушке, в глазах у которой как будто была похоть, равно как и у капитана.
Впрочем, Женя уже не знал, так ли это в действительности или же это мерещится ему от того образа жизни, который он вёл в госпитале.
— Никак нет, товарищ капитан, — ответила девушка не без кокетства. — Его же оформить надо. Мы вызовем дневального.
— Да? Ну ладно. — Он посмотрел на Женю. — Ну смотри, не заболей за это время! — капитан усмехнулся и пошёл к казарме.
Фельдшер повела выписавшихся в санчасть. На окнах ещё были уродливые снежинки из бумаги. Над дверью — дурацкий колокольчик.
Когда Женя вернулся в казарму в сопровождении дневального, который его даже не узнал, рота занималась согласно распорядку дня, то есть были все кто на какой рабочке. Время подходило к обеду. На этаже разве что каптёры, закрывшиеся в каптёрке и по обыкновению занятые какими-то тёмными делами. Ну и дневальные — один на тумбе, один, который привёл Женю, шарахался по этажу, изображая деятельность, третий же закрылся в умывальнике и то ли тоже создавал видимость, то ли и вправду мыл туалеты.
Были на этаже офицеры, в канцелярии. Его ротный вернулся было к своим делам, но потом вспомнил про Женю и вызвал его к себе на этакую издевательски-воспитательную беседу, которая длилась до пятнадцати минут и участвовали в которой также старший прапорщик и лейтенант.
Лейтенант был совсем молодой, но очень много о себе воображающий. Он тыкался в мобильник, сидя за одним из столов, и время от времени посматривал на Женю с усмешкой. Он только сказал Жене, когда тот вошёл, что клёвый, дескать, наряд, а потом замолчал и не говорил больше ни слова. Прапор восседал в углу и пил горячий кофе, оставив свой пост в каптёрке и свои тёмные дела на время каптёрам. Старший прапорщик был старшина роты. И теперь он более капитана и лейтенанта цеплялся к Жене, сначала обвиняя его, что он отмалчивается, а потом, когда Женя разговорился, — вспылив на то, что Женя, дескать, очень уж дерзко общается.
Наконец, когда Женя уже решил, что будь оно всё так, как получится, и стал наконец очень разговорчив, капитан поспешил от него избавиться, опасаясь, как бы прапор не убил его в той же канцелярии.
Товарищ капитан позвал свободного дневального. Прибежал тот, который привёл Женю, а затем прохлаждался на этаже.
— Вот вам боец до обеда в помощь. Полностью в вашем распоряжении.
Женя глянул на погоны солдата. Солдат был ефрейтор.
С этим-то ефрейтором Женя и подрался уже в следующие десять минут — потому что отказался наводить марафет в туалете и умывальнике, послав дневального с его приказом куда подальше. Они подрались прямо в туалете. И Женя проиграл. Под глазом у него очень скоро обозначился синяк. За непослушание его определили в наряд по роте. Это значило, что на следующее утро он должен был наводить порядок в туалете и умывальнике уже не только согласно приказу, но и согласно своему положению в наряде. Но сперва он ещё весь вечер простоял у тумбы дневального с Уставом в руках. Всё в том же госпитальном наряде. С финишем под глазом.