Глава 24
Сцены
Андрей сидел на пне у холодной-кладовой. Было тепло. Он курил и смотрел на сосны и ели впереди. Вокруг ветер разметал фантики, пустые пачки из-под чипсов, вафель, печенья; валялись под деревьями пустые бутылки из-под «пепси»; пустые пачки из-под дешёвых армейских сигарет.
Солдаты бросали вокруг холодной-кладовой мусор, чтобы потом отпрашиваться на холодную этот мусор убирать. Мысли большинства солдат выражались теми пищевыми и бытовыми отходами, которыми окружена холодная-кладовая.
— Андрей, чему ты научился в армии? — спросил хохол, паренёк из новеньких, который был напарником Андрея в гарнизонных нарядах.
Андрей закрыл Коран и аккуратно отложил его на траву.
— Многому, — сказал он. — В армии я научился граблить, красить, работать лопатой, мотыгой, ломом; научился арсить полы, подметать как следует, пользоваться ручной- и электрокосой; научился ставить заборы, бордюры, строить дома и ещё много всякой дряни…
— Ну а серьёзно? — усмехнулся хохол.
— Самодостаточности, — сказал Андрей, вспомнив давно дембельнувшегося дневального. — Армия учит самодостаточности.
Женя мечтал о том, чтоб от БАЭПа тоже отправляли солдат в гарнизон. Это были те самые мысли, которые терзали его в последнее время как днём, так и ночью. В самоволку не всегда удавалось удрать, это как случай представится, да и неизвестно ещё, чем это самовольное оставление части для тебя обернётся. А вот в наряде всё было бы для него гораздо проще. Он завидовал Андрею, не понимая, зачем ему нужен этот наряд, если он всё равно от всего воздерживается, живя мыслями лишь о своей художественной литературе да о Боге.
В наряд по роте Женя уже не заступал через день. Это благодаря капитану Бобрикову, который обычно инструктирует наряд и смотрит на бойцов. Капитан Бобриков отметил, что видит Женю очень уж часто, а в наряд, как известно, заступать через сутки одним и тем же солдатам запрещено. Благодаря этому-то Женя стал наконец нормально спать. Но уже скоро Женя участил свои периодические вылазки из части. Только теперь уже не он ходил к Вике, а она приходила в лесок за холодной-кладовой. Было уже совсем тепло, и проводить время в лесу было даже приятно. Тем более что Вика приносила с собой покрывало и еду, то и другое умещалось в её дамской сумочке. И сначала они на покрывале ели, а затем предавались любовным утехам. Служба подходила к дембелю, и Жене плевать было на меры предосторожности; в том, то есть, смысле, что их заметить могут.
— А что будет, когда ты уволишься? — спрашивала Вика, когда они уже просто лежали на покрывале, глядя в голубое небо.
— Вернусь. Вернусь и заберу тебя в свой город.
Она улыбалась и поворачивалась к нему:
— Это не выйдет. А как же работа? Как же… Саша?
— А что Саша? Мы с ней в хороших отношениях. В смысле мы дружим, — поправлялся он. — Мой отец богатый человек. Я займу у него денег на первое время, и мы поженимся, и будем счастливы. Ты не будешь работать! Работать буду я. И наш дом будет рядом с моей клиникой. Так что ты сможешь, как и теперь, навещать меня в любое угодное для тебя время.
Но Женя верил в это, главным образом пока говорил это. Ибо он и сам не знал, как ему решить дела с Сашей. Можно, конечно, всё забыть. Но захочет ли она это всё забывать?.. Он вспоминал, что ведь и ей болтал всякое. Разумеется, не из подлости, но потому что, опять-таки, верил во всё, что говорил, пока они были вместе. Дело усложнялось ещё тем, что за последнее время у Вики появился новый взгляд, который он пока ещё не мог разгадать. Было в этом что-то от материнской любви, но казалось также, что самая любовь эта не к нему; и Вика стала чаще говорить про Сашу, расхваливая все достоинства и недостатки дочери. Это было по меньшей мере странно. Его стали преследовать навязчивые, нездоровые мысли, что Вика готовит его в мужья своей дочери, а всё то, что между ними было и есть, объясняется тем, что Вика пробовала его во всех смыслах, дабы окончательно увериться во всём. Во всём, что нужно её дочери.
Женя чувствовал себя использованным контрацептивом.
Роман сидел в каптёрке и играл на гитаре. Он любил играть на гитаре, и делал теперь это часто. Рядом находились другие дембеля и, слушая его игру, качали молодых. Молодых было четверо, они стояли в упоре лёжа перед Романом и его товарищами. То есть кто-то уже стоял, а кто-то ещё отжимался. Надо было сделать сто раз. Кто последний справляется, получает леща от всех дембелей. Дембелей в каптёрке было, впрочем, тоже четверо, включая Романа.
Он играл, не слыша всех этих восторженных подбадриваний молодым. Он вспоминал Алину и всю их недолгую влюблённость-любовь. И всё думал о том, почему же они расстались. Ведь они были счастливы! Как будто бы счастливы!.. Хотя и ссорились периодически. Но Алина-то выглядела счастливой! Он до сих пор не понимал, как это он в ней так ошибся. Выходило, что она была шлюхой! Подлой тварью! не иначе. У всех солдат, у всех, кто служил, единое мнение о таких девушках и женщинах. Хотя Алина не дождалась его особенно быстро. Он знал, что, придя из армии, может, при желании, уговорить любую девушку. Кроме, конечно, тех, которые ждут парней и мужей из армии; ибо это святой закон для всякого, кто служит и служил — что тех девушек, которые ждут, соблазнять запрещено. Но удивительное будто бы дело — соблазнять ему никого больше не хотелось.