И каково же было моё изумление, когда мы спустились в заброшенное отделение — и я увидел, кто к нам приехал. Это были мать и дочь. Мать, очевидно, проститутка и при этом сутенёрша, ей было под сорок, но, вероятно, она выглядела старше своих лет. А дочь — дочь тоже была уже втянута в это ремесло, самое древнее ремесло женщин. Дочери было не больше двенадцати. Но меня поразило то, как она смотрела на нас, то был совсем не взгляд ребёнка.
— Час — тыща! — сказала проститутка-мать.
— Это за двоих, что ли? — не понял мой друг.
— Охренел, что ль, за двоих! Тыща за неё, — она ткнула пальцем в девочку, — тыща за меня! Трахаете двоих — две тыщи!
Мать самодовольно усмехнулась и, видя наше колебание, уже задрала на себе водолазку и оголила грудь. Лифчика на ней не было.
— Оценивать будете? Можете и её потрогать!
— Мы и так видим, — сказал мой друг.
Она только презрительно закатила глаза и так же свободно опустила водолазку.
Следующие два часа мы провели вместе с ними, в этом заброшенном отделении, внизу.
Мамаша была так себе, уже, скорее всего, просто не в том возрасте. Хотя она и обольщалась на свой счёт, воображая себя если и не моделью, то какой-то порноактрисой. Смешно и противно было одновременно. Мы презрительно улыбались друг другу, пока она ничего не видела. Но вот со своей дочкой она позволила нам сделать всё, что только возможно выдумать в этом деле. Мы выплеснули тогда на этого уже растлённого ребёнка всю свою армейскую, хотя ещё и недолгую, злость. Тут было даже больше насилия, чем страсти. И если девочка сначала и старалась, то потом лишь хотела, чтобы мы скорее прекратили. Матери это её недовольство нравилось, и крики дочери, чтобы прекратили, её забавляли. Уже использованная, мать стояла в стороне, курила и со знанием дела смотрела на нас троих. От неё требовалось теперь только посматривать, чтоб к нам на этаж не спустился кто лишний. Ей пришлось шугануть каких-то мальчуганов. Затем мать продолжила смотреть, как сексуально унижают её дочь.
Этот мой товарищ скоро выписался. А я остался один с этой историей, которая не мучает меня, но не даёт о себе забыть никогда».
Часть 6 Исход
Глава 26
Возвращение
Поезд прокладывал дорогу к дому, и всё подходило к своему логическому завершению. Уснуть у Андрея не получалось, хотя он и привык засыпать при вещах, гораздо более худших, чем обычная тряска.
Он припоминал всё с самого начала, и удивлялся, обнаруживая, как знакомые ему люди и он сам изменились. Но в чём было это изменение? В том, что все они стали тупее и из-за этого сильнее?.. Только ли в этом?
Андрей вспоминал своих офицеров и сержантов. Полигон… Своих дембелей… Служащих госпиталя… Жителей всего этого городка. Затем вспомнил Аню, и ещё раз порадовался за неё. Вспомнил деда Вадима, который, как сказал ему Женя, вздумал повеситься и ему это удалось. Потом подумал про Еву, и понял, что скоро с ней встретится. Он уже давно не созванивался с ней. И бабушке в последнее время не звонил.
В воображении проносились вереницы самых разных образов, как-то: люди, события, места. Уже засыпая, Андрей увидел квартиру, в которой он жил с бабушкой. Ему почему-то представилось, как он в этой квартире стоит на коленях перед зеркалом, в квартире темно, видно только в отражении, как из угла комнаты на него смотрит икона — это Святая Троица. Но Андрей её как будто не замечает; он читает намаз…
Сон был долгий.
***
Они возвращались, точно герои с войны. И это было нелепо и неловко. Но такое, по-видимому, представление было у большинства встречающих о нынешней армии. В поезде-то было немало дембелей. И Андрей проснулся от знакомой песни, которая орала из магнитофона, принесённого кем-то на перрон. Под эту песню они учились ходить в РМП.
Поезд подъезжал. На перроне было видно людей, размахивающих флагом войск РХБЗ. Были люди, размахивающие флагами других войск, поющие другие, тоже походные или армейские песни.
Андрея на перроне никто не ждал. Женю встречали отец и дядя с тётей, у них в руках никакого флага не было, но они тоже орали что-то и выглядели счастливыми.
Они сошли с поезда, и Женя сразу кинулся к своим родным. Андрей пожалел, что не попрощался с ним в вагоне, подходить теперь и прощаться было неловко. Но он подошёл.
— Ну всё, солдат, не болей! — сказал он и протянул другу ругу.
— Мы с тобой увидимся ещё, Андрюх! Не пропадай! На телефоне будь!