Павел Петрович спросил своих молодых соседок:
— Это ваши товарищи?
— В общем, да, — ответила одна из девушек. — Все с одного курса, но из разных групп. Вот те мальчики, которые поют громче других, — это геологоразведчики. Они хотят казаться грубее, чем есть на самом деле. Они считают себя людьми суровой профессии, для которой неженки не годятся.
— Ну, а песни у них всегда такие?
— Нет, бывают разные. Бывают лучше. Это они, знаете, сегодня разошлись на радостях перед выходным днем.
Тут Павел Петрович заметил, что на скамейке против него сидит знакомый человек, который, поймав его взгляд, улыбнулся и поздоровался. Это был Ратников, молодой научный сотрудник, который занимался реконструкцией мартеновских печей. Павел Петрович подал ему руку и спросил:
— Тоже на даче гуляли?
— Нет, у меня мама в доме отдыха. Она — учительница. Съездил навестить.
Павел Петрович подумал о своей маме, которая всю жизнь работала, работала и работала, помогая отцу выращивать детей. Когда отец умер от воспаления легких в тысяча девятьсот двадцать седьмом году, она одна приняла на себя это бремя, одна выводила их в люди, двоих мальчишек и трех девочек. Она любила говорить, что когда-нибудь отдохнет, что когда-нибудь дети избавят ее от тяжелой работы. Но вот вышла замуж старшая сестра Тоня, уехала с мужем в Астрахань. Там у них родился ребенок, первый мамин внук, и мама поехала его нянчить. Потом вышла замуж вторая сестра, муж увез ее в Подмосковье. Подняв на ноги первого внука, мама поехала в Подмосковье подымать первую внучку. И так она перелетала от одного к другому, как старая орлица, которая не желает выпускать из-под крыльев птенцов своих, не желает признавать и верить, что птенцовы-то крылья давно стали сильнее, шире, размашистее ее собственных. Она нянчила и Олю с Костей. Так она и умерла на ходу, в движении, в труде, в жизни.
— Правильно, — сказал Павел Петрович Ратникову, — маму надо беречь. — Он говорил это не столько Ратникову, сколько себе, и мучился этим, потому что сам свою маму не умел поберечь и в те молодые, эгоистические годы не очень думал о ней, в голову не приходила тогда мысль, что мама в конце концов устанет от непрерывных трудов и забот и ее, придет час, не будет. Мама казалась вечной.
Грустные мысли пошли в голову Павлу Петровичу, но тут Ратников заговорил о работе, о том, что он на днях выезжает на заводы, на Урал, туда же едут еще несколько сотрудников. Работа будет развернута широко.
— Очень хорошо, — ответил ему Павел Петрович. — Очень хорошо. Если мы дадим производственникам обоснованные рекомендации да добьемся внедрения этих рекомендаций в производство, мы сделаем величайшее дело.
На привокзальную площадь они вышли вместе.
— Вы на какой номер, товарищ Колосов? — спросил Ратников. Павел Петрович посмотрел на часы — без четверти десять — и ответил:
— Я, пожалуй, пешком пойду. А то после дачного воздуха да сразу в трамвай, как бы не задохнуться.
— Можно, и я с вами пешком? Нам по дороге, вы ведь на Садовой живете, а я — рядом, на улице Мира.
— Пойдемте, — сказал Павел Петрович.
— Знаете, Павел Петрович, — говорил Ратников. — К вам один мой товарищ все собирается зайти. У него очень интересная идея. Он хочет предложить коренные изменения в конструкции мартеновской печи.
— Так что же он не заходит?
— А он, как и я, стесняется. Он думает: а вдруг это вопрос не научный, а чисто практический.
— Пусть приходит. Как его фамилия?
— Жерихов. Он придет.
Ратников довел Павла Петровича до самого дома.
Павел Петрович попрощался и стал медленно подыматься по лестнице. Он вновь вспоминал и продумывал все, что узнал, что услышал за этот день, показавшийся ему длинным-предлинным. Он думал о том, что некоторые вот утверждают: «Я вижу человека с первого взгляда», «Первое впечатление никогда не обманывает» и произносят другие гордые слова. Ничего этот первый взгляд не стоит. Прелестный, милый, добрейший, добродушнейший с первого взгляда человек, прямо-таки душа общества — при детальном исследовании, особенно если вместе с ним приходится попасть в трудное испытание, вдруг оказывается мерзавцем, а другой, с первого взгляда показавшийся ничтожным мизантропом, человеконенавистником, отлично пройдет такое испытание, встанет рядом с вами плечом к плечу, как верный и честный друг. А ведь не всегда приходит час испытаний, человек так и просуществует жизнь, не раскрывшись в своей сокровенной сути, так и обманув общество или не будучи им понятым. Павел Петрович вспомнил слова Пифагора, слышанные сегодня, кажется от Белогрудова: «Человека узнаешь только после его смерти». В этих словах было столько противоречивого и, наряду с какой-то правдой, которую отрицать трудно, скрывалось столько пессимизма, что Павел Петрович даже плюнул на каменные ступени лестницы.