За несколько часов Оля и Варя узнали о городе, в котором они жили, больше, чем за все годы их жизни в нем. Перед ними овеществлялось то, о чем скупо и отвлеченно было сказано в книгах; перед ними вставали из прошлого кабаки с пугающими названиями: «Цап-царап», «Стоп-сигнал», «Отдай все, не греши», какие-то «дома свиданий», ночлежки, игорные притоны: «Бубновый король», «Трокадеро», «Колесо счастья», вставали времена восстановления разрушенного двумя войнами, времена нэпа, времена отчаянной борьбы социалистического, кооперативного с частнособственническим, которое упорно отстаивало свое существование, времена первых пятилеток. Из книжной история становилась живой. Книжная — она легко входила в сознание и так же легко из него уходила.
— Было седьмое ноября, — говорил Павел Петрович, попросив остановиться на углу улиц Чернышевского и Новопроложенной. — Мы шли на демонстрацию. Знамена, плакаты, Чемберлены, которых можно дергать за веревку, песни, музыка… И вот отсюда, с Чернышевской, наперерез нам еще какая-то колонна. Получился затор. Кто-то там, в той колонне, взобрался кому-то на плечи и как с трибуны давай закручивать речь. «Троцкист! — слышу, кричат наши. — Сукин сын! Сволочь!» Ну и пошло тут! Вот видите? — Павел Петрович поднял прядь волос над ухом, там был старый широкий шрам. — Железиной хватили. Кажется, гаечным ключом?
— Разве это тогда? — удивилась Оля. — Я думала, в деревне.
— А кто они были, кто? — спросила Варя.
— Ну кто! Такие же молодые парни, как и мы, только вот попавшиеся на троцкистскую удочку. Тогда было время другое, не так мы были сильны, не так едины. И, как говорится, не шибко-то грамотны.
Варе всегда думалось, что партия боролась со своими врагами, со всякого рода оппозицией как-то так — резолюциями, постановлениями, где-то на пленумах, съездах и конференциях. А тут вдруг — шрам!
Да, история оживала, захватывала, заставляла волноваться.
Когда день стал клониться к вечеру, встал вопрос: что же делать дальше? Весенний воздух в таком непривычном обилии разморил всех, делать ничего уже не хотелось, хотелось поесть и отдохнуть. Но дома никакой готовой еды не было, надо было или заниматься хозяйством, или идти в ресторан.
— Вот что, — сказал Павел Петрович. — Если вы не против, давайте зайдем к Макарову.
— К Федору Ивановичу? — воскликнула Оля. — Какие пироги у них вкусные!
— Пироги я тоже люблю, — сказала Варя. — Но вдруг пирогов у них нету?
— Тогда придумают еще что-нибудь.
На мысль заехать к Макарову Павла Петровича навело то обстоятельство, что он из окна машины увидел здание Первомайского райкома партии, где теперь работал Федор Иванович. Макаров и жил в этом же районе; Павел Петрович хорошо знал его дом, потому что это был тот самый дом, куда он бегал к Феде еще мальчишкой и где в углу за старомодной кухонной русской печью они обсуждали различные мальчишеские проблемы.
— Ну, мы тут выйдем. Спасибо. До свидания, — сказал он шоферу, когда машина остановилась возле старого двухэтажного дома, какие в больших городах уже отживают свой век. — Дальше будем добираться своими средствами.
Дверь отворил сам Макаров. Он очень удивился, увидев таких редких гостей.
— Павел! Что случилось?
— С утра не евши, — ответил Павел Петрович.
— А мы только что пообедали. Вот беда!
— Ну, а пироги-то, пироги… Их тоже съели?
— Пироги… не знаю.
— Есть пироги, есть, вас дожидаются! — В переднюю вышла Алевтина Иосифовна. — Раздевайтесь, проходите. Где же вы так проголодались?