После этого нас увели в отдельную комнату. Трудно сказать, действительно ли полковник верил или только делал вид, будто поймал подлинных организаторов побега.
Вызвав нас снова, комендант некоторое время молча смотрел на меня и на Ордынского, а потом заявил:
— Я прекрасно знаю, что вы собой представляете и чем вы занимаетесь. Если бы не некоторые обстоятельства, я бы поговорил с вами иначе… Идите…
Мы не знали, о каких обстоятельствах он толкует. Однако все выяснилось на следующий день.
Жизнь в неволе приучает человека ко всякого рода неожиданностям, и поэтому мы не удивились, когда на следующий день нас снова повели к коменданту лагеря. На этот раз он был не один. Рядом с ним сидел высокий, элегантный краснощекий офицер в форме генерального штаба. Изобразив на лице любезную улыбку, полковник начал:
— Советское правительство предлагает обменять вас на польских заложников. Наше правительство не возражает. Надеюсь, что вы не можете пожаловаться на условия лагерной жизни. Кстати, деньги, отобранные у вас, присланы. Не угодно ли проверить?
Краснощекий офицер открыл чемодан, полностью набитый николаевскими мелкими купюрами. Дело в том, что хотя общая сумма и сходилась, но пятисотрублевые купюры (которые у нас были отобраны) стоили значительно дороже мелких, и офицер не преминул на этом спекульнуть. Вслед за тем нам представился поручик, который вместе с фельдфебелем должен был сопровождать нас туда, где польские власти решили собрать тех арестованных подпольных работников, за которых Советское правительство передавало Польше нескольких крупных польских заложников.
К сожалению, я забыл фамилию этого поручика. Он служил во время войны в русской армии, но у его родителей где-то в Польше было имение. Не знаю, что это было за имение, потому что у поручика не было ни одной марки в кармане. Первое, что меня поразило, — это разговор поручика с фельдфебелем по поводу краковской колбасы, купленной кем-то из них по дороге. Поручик спрашивал, куда девалась колбаса. Фельдфебель, вытянувшись по всем правилам и стукнув каблуками, доложил, что это ему неизвестно. Поручик, возмущенный таким нахальством, хотел было начать расследование, но я прервал их разговор, заметив, что это не имеет значения. Поручик посмотрел на меня и спросил: «Пан так розуме?..» — и отпустил фельдфебеля. Оставшись наедине, я объяснил поручику, что если он не особенно будет стеснять нас в дороге и даст возможность сделать кое-какие личные дела, то мы берем содержание и его, и фельдфебеля на свой счет. Поручик немедленно дал «слово гонору» сделать все возможное, чтобы наше «благополучное возвращение на родину» протекало в наилучших условиях. Вслед за тем, получив деньги на билеты, он вызвал фельдфебеля и приказал купить три билета до Варшавы в первом классе и один в третьем. Фельдфебель, полагавший, что он снова вызван по поводу колбасы, был настолько поражен, что только щелкал каблуками, повторяя: «Росказ, пане поручнику!»
В купе были мягкие кресла — по три с каждой стороны. Кроме нас, здесь ехали еще пожилой усатый польский гражданский чиновник и какой-то помещик. Говорил один чиновник, делавшийся после каждой остановки и посещения буфета все словоохотливее. Он утверждал, что большевики только и думают, как бы «зруйновать Польскен». Пан Пилсудский по своей природной доброте очень мягок с ними. Даже те большевики, которые заключены в Дембью, живут там, как у Христа за пазухой.
Поручик, с беспокойством следивший за таким оборотом разговора, пытался повернуть беседу на другую тему. Но чиновник не унимался. Наконец мне все это надоело, и я спросил, бывал ли он сам когда-нибудь в Дембью. Чиновник сказал, что не бывал.
— Ну, а я бывал и могу заверить вас, что там люди мрут как мухи.
Чиновник спросил:
— Пан был инспектожем обозу (ревизором лагеря)?
Я сказал:
— Нет, я сам там сидел…
После этого наступило длительное молчание. На первой же остановке чиновник и помещик перешли в другое купе.
С каждым часом нас все сильнее охватывало радостное чувство возвращения на родину. Мы уже вдыхали воздух свободы. Как в кинематографе, промелькнули Варшава, Брест-Литовск, Минск и Борисов. К моменту приезда в Борисов мы уже имели достаточно ясное представление о том, зачем поехали в Польшу, которую капиталистические страны Запада провоцировали на войну с Советской Россией.
Здесь мы встретили других товарищей, в частности, посланных в Галицию и Польшу Барана, Федорова, Марию Побережскую и Ивана Кулика.