— У Морреза был нож? — прямо спросил Хэнк.
— У Ральфи? Зачем ему нож? Нет, не было. Кто вам это сказал?
— Те парни заявили, что он выхватил нож и бросился на них.
— Это ложь. Он встал, когда я закричала, и повернулся к ним. Они набросились на него. Нет, у него не было никакого ножа.
— Тогда скажи мне вот что, Луиза. Что он вытащил из кармана? Что сверкнуло?
— Сверк... О! О! Вы имеете в виду губную гармошку, на которой он играл?
Когда Хэнк вышел на улицу, Гаргантюа ждал его у крыльца. С ним был еще один парень в темных очках и шляпе с высокой тульей и узкими полями. Глаз его за очками не было видно. Над верхней губой у него росли неряшливые усики, а под нижней виднелся едва заметный треугольничек редкой бородки. Кожа была очень светлой, почти цвета алебастра, как у испанцев знатного происхождения. На нем была белая рубашка с короткими рукавами и узким голубым галстуком и темно-синие брюки. На правом предплечье — татуировка. Кисти рук большие, а на левом запястье — часы. Он стоял, обозревая тротуар и улицу. Когда Хэнк подошел к ним, он даже не повернулся.
— Это окружной прокурор, Фрэнки, — сказал Гаргантюа, но парень продолжал стоять, не оборачиваясь. — Вы нашли ее?
— Да, нашел, — ответил Хэнк. — Она оказала большую помощь.
Он остановился перед ребятами.
Фрэнки не проявлял никакого интереса, продолжая оглядывать улицу. Темные очки хорошо скрывали его глаза.
— Это Фрэнки Анариллес, — представил Гаргантюа. — Он президент «Всадников». Это он дал название нашему клубу. Я не знаю вашего имени, мистер.
— Белл, — сказал Хэнк.
— Фрэнки, это мистер Белл.
Фрэнки кивнул.
— Рад познакомиться, мистер Белл. Что вас привело к нам?
— Рафаэль Моррез. Я веду расследование этого дела.
— О, да. Умер. Им повезло. Казнить их надо, приятель.
— Мы можем вам такое рассказать об эти проклятых «Орлах-громовержцах», что вы упадете и не встанете, поверьте мне, — вставил Гаргантюа.
— Послушайте, я не знаю, как вы, а я не прочь выпить кружку пива, — сказал Фрэнки. — Идем. Я плачу.
Они направились к Пятой авеню. Оба парня шли особой вихляющей походкой, сунув руки в карман, расправив плечи, высоко держа голову и устремив взгляд прямо перед собой. В обоих чувствовалась такая же небрежная уверенность в себе, как у голливудских кинозвезд. Они знали, кто они такие, и носили свою дурную славу с привычным безразличием, хотя и не без некоторой гордости.
Пытаясь завязать разговор, Хэнк спросил:
— Вам нравится Гарлем?
Фрэнки пожал плечами.
— Конечно.
— Почему?
— Что значит — почему? Я здесь живу. Все меня здесь знают.
— Разве тебя не знают в каком-нибудь другом месте?
— О да, знают, когда я проломлю кому-нибудь башку. — Он, довольный, хохотнул. — Да, меня знают эти итальяшки. Но я не это имею в виду. Здесь все меня узнают, когда я прохожу по улице. Все знают, что я — Фрэнки. Все знают, что я — президент «Всадников».
Пройдя Сто одиннадцатую улицу, они подошли к маленькому бару на Пятой авеню. В двух окнах бара красовалась вывеска, написанная золотыми буквами: «Las Tres Guitak»).
— «Три гитары», — перевел Фрэнки. — Мы называем его «Las Tres Putas», что значит: «Три шлюхи». Здесь вы всегда можете подцепить девочку. Приятное место. Здесь подают хорошее пиво. Вы любите пиво?
— Да, — сказал Хэнк.
— Прекрасно. Проходите.
Они вошли. Слева во всю длину стены тянулась стойка бара. Напротив располагались кабины. Трое мужчин стояли у стойки и пили, но как только Хэнк с ребятами вошел в бар, они тут же поставили свои кружки и вышли на улицу.
— Они думают, что вы спецагент, — пояснил Фрэнки. — Все в Гарлеме начинают нервничать, когда дело касается наркотиков. Как только они видят незнакомца, они тут же автоматически считают, что он федеральный агент, который ищет, кого бы арестовать за наркотики. В Гарлеме знают в лицо всех переодетых полицейских, а хорошо одетый незнакомец — бац! — обязательно должен быть агентом. И они не хотят быть вблизи того места, где может произойти арест, так как иногда парень, которого арестовывают, пытается отделаться от этой дряни, вы понимаете?
— Понимаю, — ответил Хэнк.
— Хорошо. Он выбросит эту дрянь, и она может оказаться около вас, у ваших ног, или что-нибудь в этом роде. А следующее, о чем вы узнаете, это то, что вас арестовывают за владение наркотиком, а то и за намерение продать его. Поэтому, если вы замечаете агента, то самое лучшее для вас — бежать без оглядки. Давайте сядем в этой кабине. Эй, Мигель, подай три кружки пива! Здесь хорошее пиво, вам понравится.
Они сели. Фрэнки положил руки на стол. Они казались огромными.
— Итак, вы работаете на Ральфи? — спросил он.
— Допустим, так, — ответил Хэнк.
— Для меня это дело абсолютно ясное, — заявил Фрэнки. — У «Орлов» нет никакого шанса. — Он помолчал, а затем, как бы между прочим, спросил: — А вы как считаете?
— Я считаю, что против них достаточно улик, — ответил Хэнк.
— Ну, тогда, я надеюсь, вы хорошо ими воспользуетесь. Между «Орлами» и черномазыми не такая уж большая разница, чтобы можно было выбрать, кого больше ненавидеть. Однако в этом соревновании «Орлы», я думаю, одерживают верх.
— У вас бывают неприятности с цветными бандами тоже? — спросил Хэнк.
— Неприятность — это наше отечество. Мы находимся прямо посередине. Итальяшки смотрят на нас сверху вниз, черномазые тоже смотрят на нас сверху вниз. Где же наше место? Мы оказываемся в униженном положении, как будто мы не принадлежим к человеческой расе, усекаете? Мы что-то такое, что выползло из канализационной трубы. Черномазые считают, что они что-то из себя представляют, потому что вдруг стали носить белые рубашки и галстуки вместо того, чтобы бегать в джунглях с копьями. Приятель, мой народ — гордая раса. Пуэрто-Рико — не африканские джунгли. А что дает повод итальяшкам думать, что они такие величественные и могущественные? Чем они могут гордиться? Муссолини? Великое дело! Этим парнем Микеланджело? Ну, он еще куда ни шло. Но, черт возьми, что они сделали за последнее время? — Фрэнки помолчал. — Вы слышали когда-нибудь о Пикассо?
— Да, — ответил Хэнк.
— Пабло Пикассо, — повторил Фрэнки. — Он самый выдающийся художник, который когда-либо жил на земле. Я ходил в музей посмотреть на его картины. Приятель, это музыка! И знаете что? У него в венах течет та же кровь, что и у меня.
— Ты ходил в музей смотреть выставку Пикассо? — удивился Хэнк.
— Конечно. Со мной был Гаргантюа. Помнишь?
Конечно, помню. В тот день у нас была драка с «Крестоносцами».
— Да, верно. Когда мы вернулись из музея.
— Кто такие «Крестоносцы»?
— Банда из Вест-Сайда, — ответил Фрэнки. — Цветные парни. Связка бананов. В тот вечер мы отправили их домой со слезами.
— Я скажу тебе правду, — признался Гаргантюа, — большую часть картин Пикассо я не понял.
— Ты болван, — сказал Фрэнки, — Кто говорит, что ты должен их понимать? Ты должен чувствовать. Этот парень рисует сердцем. Он вкладывает все свое сердце в каждую картину. Ты чувствуешь это. Черт возьми, этот парень — испанец!
С любопытством разглядывая Хэнка, буфетчик поставил на стол пиво, а затем вытер руки о фартук и вернулся к стойке.
— Ты знал ребят, которые убили Морреза? — спросил Хэнк.
— Я знаю Ридона и Апосто, — ответил Фрэнки, — Я по-настоящему доволен, что Ридон попал к вам в руки.
— Почему ты так говоришь?
— Ну, Апосто... понимаете... у него не все дома. Я имею в виду, это такой парень, что скажи ему столкнуть в реку свою собственную мать, и он это сделает. Он немного... слабоумный, недоразвитый... Вы понимаете. — Фрэнки согнутым пальцем постучал себя по виску. — Это совершенно точно, потому что мой младший брат учится с ним в училище, так что он знает.