...Перед всем миром и выдвини обвинение! Раз в жизни — сделай что-нибудь, будь мужчиной, воспользуйся случаем, перестань трусить!
А если они уничтожат меня? Сотрут с лица земли? Что тогда?
Тогда будут говорить: «Генри Белл — конченный человек. Ты ведь помнишь Генри Белла, не так ли? Этого блестящего молодого человека. Впрочем, не такого уж молодого. Он работал в окружной прокуратуре, пока не споткнулся на деле Морреза. О, это дело привлекало внимание широкой общественности, ты помнишь? Дело, не вызывавшее никаких сомнений — предумышленное убийство, абсолютно никаких сомнений: трое хладнокровных убийц ножами насмерть убивают слепого парня. Слепого парня! Совершенно ясное дело. А Белл запутал его. Встал в суде и представил дело так, словно был...
Ты заинтересован в правосудии?
Я заинтересован в правосудии.
Тогда как же в отношении заключения?
А что такое? Оно ни о чем не говорит.
Перестань, Белл, ты знаешь, о чем говорится в заключении. Ты попытаешься скрыть это?
Нечего скрывать. Защита даже не поднимет этот вопрос, вот насколько это важно. Они даже не упомянут об этом. Они признают, что были нанесены ножевые удары. Их единственная надежда — ссылка на самооборону. Это заключение совсем не важно.
Ты знаешь, насколько оно важно! Ты знаешь, потому что ты жил в страхе, потому что эта безобразная ведьма страха — целовала тебя. Она держала тебя в своих объятьях, она...
Прекрати!
Прекрати.
Прекрати. Пожалуйста.
Я ничем им не обязан. Я ничем им не обязан. Я даже не знаю их. Они мне чужие. Я их не знаю.
Ты знаешь их, Белл, они не чужие, ты знаешь их очень хорошо.
«Я ничем им не обязан, — подумал он, — я ничем им не обязан».
Вечер был совершенно тихий. Он сидел, глядя поверх воды, и думал снова и снова: «Я ничем им не обязан». Вначале он не был уверен, что слышал звук шагов, раздававшихся из рощи. Вдруг, насторожившись, он прислушался. Да, шаги. Крадущиеся, неуверенные, осторожные, направляющиеся к скале, на которой он сидел.
— Сюда, — шепотом сказал какой-то парень и Хэнк вдруг почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а на затылке поднялись волосы. «Еще одно избиение, — подумал он. — О, боже, еще одно избиение».
Он сжал кулаки. Ему казалось, что он испугается, как испугался тогда, когда приближался к скамье в городском парке, но страха не было. Его удивила своя собственная реакция. Сидя со сжатыми кулаками, он прислушивался к приближавшимся шагам, узнавая поднимавшуюся внутри себя решимость.
«Они не изобьют меня на этот раз, — подумал он. — На этот раз они не сделают этого».
Как животное, припавшее к земле для прыжка, он ждал.
В темноте снова раздался мужской голос:
— Здесь. Сюда. Ты когда-нибудь уже бывала здесь, а?
— Да, — ответил девичий голос, и брови Хэнка в удивлении поползли вверх.
— Здесь, — сказал парень. — Давай сядем под этим деревом.
Наступило молчание.
— Минуточку. Я только сниму куртку.
«Влюбленные», — подумал Хэнк, и моментально почувствовал сильное замешательство. Он разжал кулаки. Битвы не будет, только сцена у балкона. Он мрачно улыбнулся. Единственное, что ему сейчас следовало сделать — это как можно быстрее и тише выбраться отсюда...
— Приятное место, — сказал парень. — Приятное и прохладное. Сюда от реки дует ветерок.
— Я люблю реку, — ответила девушка. — Мне нравится смотреть на огни. Меня всегда интересует, куда плывут пароходы.
— Хочешь сигарету? — спросил парень.
— Вообще-то я не курю.
— Я видел, как ты курила, — заметил парень.
— Да, но вообще-то я не курю.
Парень рассмеялся. В темноте Хэнк едва различал фигуры парня и девушки, сидевших на земле. Парень чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете девушки Она сидела к Хэнку спиной, и все, что он мог заметить в неожиданном свете зажженной спички — это удивительной красоты светлые волосы. Спичка погасла.
— Я рад, что мы ушли оттуда, — сказал парень. — Самый скучный вечер, на котором я был за последние годы.
— Смертельная скука, — согласилась девушка.
Лежа на спине, Хэнк пытался найти путь к бегству. Ему не хотелось ни спугнуть, ни смутить эту парочку, и в то же время не хотелось быть невольным слушателем их юношеского щебетания. К несчастью, единственный путь, ведущий на улицу, проходил мимо пары, сидевшей под огромным деревом справа от тропинки. Вздохнув, Хэнк покорился своей судьбе.
— Между прочим, сколько тебе лет? — спросил парень.
— Тринадцать. В общем-то, почти четырнадцать. В конце месяца мне будет четырнадцать.
— Ты еще совсем ребенок, — сказал парень.
— Ну, не такой уж ребенок. А тебе сколько?
— Шестнадцать.
— Я была знакома с ребятами постарше.
— Да?
— Конечно.
— Хотя, должен признаться, ты выглядишь гораздо старше.
— Старше чем четырнадцать? Сколько бы ты дал мне лет?
Парень подумал, затем сказал:
— Я бы дал тебе по крайней мере лет пятнадцать.
— Так много!
— Не волнуйся.
— Приятно так беседовать, — сказала девушка. — Тебе трудно разговаривать с людьми?
— Иногда. Хотя с тобой мне легко говорить.
— Мне с тобой тоже приятно разговаривать. Особенно трудно со старшими, правда?
— Да. Я ненавижу говорить со старшими. От разговоров с ними у меня мороз по коже. Я имею в виду обычных стариков. Ты понимаешь. Что-нибудь лет сорок — сорок пять.
— Да. Сколько лет твоим родителям?
— Они слишком старые, — ответил парень и засмеялся.
— Мои не очень старые. — Девушка помолчала. — Но с ними ужасно трудно говорить, правда? Ты с ними делишься?
— Нет.
— Почему?
— Ну, помню, как-то стал рассказывать отцу о том, что я и еще двое ребят заключили трехстороннее соглашение накопить денег, чтобы купить автомашину, когда мы станем достаточно взрослыми: понимаешь? Я тебе скажу, это было очень сложно, так как мы собирались по субботам и воскресеньям чистить подвалы, продавать старье и все такое, понимаешь? Я потратил почти полчаса, объясняя ему это, а он только взглянул на меня и говорит: «Молодец, Лонни». Как тебе это нравится? Я полчаса выворачиваю себя наизнанку, стараясь объяснить ему это, а он даже и не слушал меня, можешь себе представить? Так что после этого я решил: черт с ними, с этими разговорами, и на этом все кончилось. Сейчас они зовут меня «Лонни-моллюск».
— Моя мама думает, что я ей все рассказываю, — сказала девушка, — но на самом деле это не так.
— Вообще, что им можно рассказывать? Если они понимают, о чем речь, то поднимают шум, а если не понимают, то зачем и рассказывать?
— Я обычно много говорила со своим отцом, когда я была маленькой. Мы очень часто мило беседовали. Помню, я очень гордилась, что могла вести с отцом взрослые разговоры.
— Но сейчас ты с ним не беседуешь?
— Редко. Он занят.
— О, боже, заняты! — воскликнул парень. — Они все время куда-то бегут.
— Кроме того, мне... мне нечего ему сказать...
— Да, — согласился парень. В его голосе послышалась тоскливая нотка.
— Мне хотелось бы, чтобы у меня было о чем с ним говорить, — продолжала девушка. — Но мне не о чем.
— Я считаю, что они воспитывали нас до сих пор, пока кормили, одевали. Когда-то мы должны дать им возможность отдохнуть, правда?
— Думаю, что да.
— Я не согласен с ребятами, которые всегда повторяют: «Я не просил, чтобы меня родили». Хорошо, а кто просил? У кого-нибудь есть выбор? Но, однако, я доволен, что я родился.
— Ты говоришь очень хорошие вещи, Лонни.
— Нет ничего лучше жизни, — продолжал парень. — Разве ты не рада, что живешь?
— О, да, да, Лонни, ты... любишь кого-нибудь?
— Как свою мать? Своего отца?
— Ну...
— Но это не совсем настоящая любовь, понимаешь? Это больше похоже на привычку.
Несколько минут они молчали. Затем парень сказал:
— Дженни... можно тебя поцеловать? Девушка не ответила.