Она завизжала, что было сил, когда третья рука из-под земли схватила ее за щиколотку. Треснув со всей дури по чужому запястью, ломая кости, Саша вырвалась и метнулась в чащу. Разрывая руками и ногами землю, путаясь в половинках подола и запинаясь на корягах, она бежала, не разбирая дороги, не пытаясь укрыться и даже оглянуться. Слева от нее раздался окрик часового и собачий лай.
Ветви били ей по лицу и ногам, а мокрая листва смешалась со слезами, непроизвольно текущими из глаз. Ей казалось, что сбывается ее самый страшный кошмар, который однажды ей уже довелось пережить. Где-то позади, с треском ломая ветви за ней мчался кто-то огромный, и она знала, когда он настигнет ее — лучше ей умереть.
Что-то белое, не похожее на человека, мелькнуло слева от нее, и на критическом расстоянии от своего бедра она увидела оскаленную собачью морду.
Рычание зверя на секунду отрезвило ее, и она по звукам поняла, что окружена стаей разъярённых псов.
Один из них, подрезая, бросился ей прямо в ноги, но Саша подпрыгнула и попыталась забраться на дерево. Мокрые подошвы ботинок срывались, и где-то совсем рядом с пяткой клацнули зубы, когда она руками пыталась подняться по скользкому стволу дерева, судорожно цепляясь за низкую ветку.
Кто-то потянул ее за юбку вниз и, глянув под корни через спутанные волосы, прилипавшие к лицу, Саша увидела рвущую подол упрямую псину. Вокруг нее уже кружили два крупных пса скаля зубастые пасти до пузырящихся от слюней десен, а через лес к барахтавшейся на ветке девушке приближались ссутуленные от брони темные фигуры.
Неожиданно раздался треск и Саша с криком полетела вниз, упав на одну из собак, со скулежом отскочившую, поджимая лапы. Остальные звери бросились к ней, целясь в горло и живот. Зажмурив глаза, Саша закрылась руками и кожей ощутила дуновение ветра. Раздался жалобный писк твари, но ничего не произошло.
Вся в крошках коры и сухих, прилипших к лицу, еловых иглах она лежала на мокрой земле под деревом, ощущая парализующий холод и ушибленный от удара об землю позвоночник, но собачьи зубы так и не сомкнулись на ее теле. Мертвая от страха, она боялась дышать и стучала зубами, слушая звуки яростной битвы человека со зверем. Она различала гавканье, чавкающие и хлюпающие звуки кровавого пиршества, стоны жертв и визг раненных животных. Где-то рядом с ней раздался душераздирающий хруст ломаемых костей и рвущихся сухожилий, от которого она вздрогнула и сжалась в испачканный грязью комок, закрывая уши.
А затем все стихло. Кто-то глубоко и часто дышал, склонившись над ней. Александра ощутила запах крови у самого своего лица и приготовилась к мучительной боли, за которой последует долгожданная смерть. Смирившись наконец, она застыла, перестав дышать, и тогда над ухом раздался знакомый голос, срывающийся с шепота на хрип.
— Идем назад. Прости. Я был дураком, когда обещал. Я бы все равно не смог тебя вывести, мы окружены. Саша, вставай, хватит реветь! Надо уходить, пока сюда не сбежались все остальные. Можешь открыть глаза.
Глава 23. Контрабандисты
Есть такое невыразимое длинными, витиеватыми словами далекое и желанное состояние сознания у всех мыслящих существ, к которому они все, так или иначе, стремятся. И это вовсе не пресловутое счастье. Его никто за сорок тысяч лет человеческой истории так и не смог нормально сформулировать. Все хотят своё мимолетное “то”.
“Это” оно вот уже здесь, в любой момент твое и в доску знакомое. Набившее оскомину и противное. А надо ”то”: за пределами зоны комфорта, но дополняющее твою жизнь как китайская “инь” для “ян”. То, рядом с которым ты целый, складный, такой как внутри чертогов своей головы, где живет чудовище Эго. То — разорванное единство нашего мира. И без него нам спокойно не жить. Без него — мучительное не то.
И когда вы обретаете его, ваша жизнь моментально разделяется на до и после.
До Саши Анхель был только бессмысленным пожирателем жизни. Он потреблял, ничего не давая взамен. Питался, скитался, совершал преступления, даже не помышляя о миссии своей жизни, удовлетворяя потребности.
Если Кардинал подарил ему вкус, желание жить достойно и хорошо, и, когда получится, на благо других. То Саша подарила тот смысл, в котором он видел само это “благо”. Никогда и ни для кого он еще не желал так отмщения и справедливости, как для нее. Он и сам не понимал, что в день Паренталий, соглашаясь помочь, заключая с ней сделку, приручил чужую жизнь и навсегда связал себя узами ответственности за нее. Это оказалась именно то. То, что он искал в своих скитаниях по Европе. С ней его совесть утихала, а внутренний голос твердил, что он все делает правильно.
И когда его лихорадящий мозг собрал в единое целое весь поток образов и воспоминаний за вечер, а рассудок обработал поступившую информацию: заход солнца, множество офицеров и нехватка солдат, палаток, полусонные вояки, собачьи миски, лопаты — Анхель бросился на ферму. Туда, где стояла водонапорная башня, а под ней ютилась прачечная, с заветным тайником.
Там за плотно задвинутой переборкой была спрятана веревка из капрона, пришедшего сюда ногами своих обладательниц, давно исчезнувших, как сейчас исчезала Саша, где-то на границе горизонта, за стеной, в лесу, кишащем вампирами и натасканными сторожевыми волкодавами.
Анхель и сам не мог признаться себе в том, что просто не хотел, чтобы она уходила навсегда. Мозг же наперебой подкидывал в топку яростного стремления к ней картины кровожадного конца, который мог уже настигнуть его хрупкую девочку.
У входа в каморку со стиральными реагентами, на корточках сидел худой как жердь мужик с редкими усами.
— Ты кто? — Встрепенулся он, дверь за его спиной открылась и из прачечной показалась взлохмаченная голова второго.
Анхель чертыхнулся, его красный плащ, вселяющий безоговорочный ужас, остался в комнате. Придется убивать или… договариваться.
— Дай веревку, это вопрос жизни и смерти. — Прорычал Анхель.
— Откуда знаешь? Почему не сдал? — Изменился в лице худой, а его товарищ попятился вглубь помещения.
— Мне плевать на ваши дела, мне нужно попасть за стену немедленно! Ты дашь мне веревку или сдохнешь, задавая вопросы. — Анхелю тяжело было сдерживаться, когда разогнанное пищей сердце требовало смести к чертям преграду и взять то, что ему было нужно.
— Дай слово, что сохранишь наши жизни и не расскажешь никому, и я помогу тебе перебраться через стену. — Худой заглянул в коморку и, получив от Анхеля кивок, вытащил скрученную веревку и темное одеяло. Он махнул в низинку в сторону распаханного фермерами поля, и они двинулись туда, изредка озираясь на оранжевые окна-глаза особняка, стоящего на возвышении.
Бегом пробежав на полусогнутых, вдоль оставленной пахарями тропинки, мужик вывел его к невысокой внутренней стене через большое поле разнотравья, почему-то оставленного без работы. Широкая полоса высокой травы отделяла их от старой крепостной стены, но провожатый знал эту дорогу как свои пять пальцев. По прикрытой от чужих глаз просеке они добрались до заложенного досками и прошлогодней листвой подкопа под кирпичной кладкой. По очереди выбравшись наружу, оба оказались в сгущающихся сумерках на диком поле с редкими деревьями, почва под ногами была изрыта и брошена комьями, но его спутник умело вел его по одному ему известному маршруту, не сбавляя темп.
Добравшись до исполинской внешней стены за время, которое Анхелю показалось непозволительно долгим, его спутник указал пальцем наверх, где в стене над ними были вбиты крошечные колышки, едва различимые во тьме.
Жестами показав, что пойдет первым, он подтянулся на нижнем и с плавностью человека, лишенного костей, стал подниматься на стену. Анхель последовал за ним на небольшом расстоянии. Голова слегка проветрилась от прогулки, и теперь, когда он бросал взгляд вниз, начинала кружиться от высоты. Немного помешкав в самом конце при подъеме, проверяя наличие патруля, они оказались на стене среди сваленных в кучу мешков с запасными фонарями и отколотыми от стены неровными обломками. Усатый негромко свистнул, прижавшись к каменному мусору, сливаясь с экстерьером в своей бурой одежде, надвигая капюшон и укрывая их обоих одеялом.