– Нет… – тихо, а сама – к Лешкиной шее. Целует, а ему бы уже к делу перейти. Тут еще люстра проклятая…
– Светит прямо в глаза, – напряженно.
– Выключишь – меня не увидишь, – вот так просто прошептала, а Лешке дурное в голову: если выключит свет – уже больше никогда не прикоснется к молодой жене.
– Пусть светит… – прохрипел. И – поплыло.
И поплыло ж. Маруся глаза закрыла – исчезло все. Ничего вокруг – ни люстры, ни ветра из окна открытого, ни случайного комара на плече… Ничего. Только он и она. Слились – одно тело, одно, не разлучить, не разорвать. Доверилась. На простыню откинулась, он – на нее. Всем телом. Так лучше. Так правильнее. Мужчина всегда… всегда должен сверху быть. Слились. Не разорвать, и только словно барабаны нездешние, резкие внутри подгоняют – все быстрее, быстрее, быстрее!
Лешка зацеловывал белые щеки, тянулся к шее… Стыць! Встряхнуло. Барабаны оборвались. Что это? Губы натолкнулись на холодные коралловые бусинки. Схватил кораллы и – с шеи. Мраморная… Прекрасная… Голая… Нежная, как молоко. Ничего красного! Зачем кораллы?
Маруся замерла, ухватилась за намысто и открыла глаза. Так близко Лешка еще никогда не смотрел в эту черную бездну.
– Ты чего? – задохнулся. Барабаны… Быстрее, быстрее… – Не останавливайся, Маруся! Не сейчас!
– Нет… – прошептала. Настороженная. Глаза прищурила. Жжет.
Отпустил. Не до намыста дурацкого. Пусть бы хоть ватник напялила, только бы не останавливалась.
– Ладно… Пусть… – согласился с недоумением и припал к Марусе.
«Скрип-скрип-скрип», – не смолчала кровать с панцирной сеткой. «Шш-шш-шш-шш», – терлись друг о друга коралловые бусинки на Марусиной шее.
Когда молодые обессилели, раскинулись на кровати и наконец смогли улыбнуться – в люстре щелкнула и погасла лампочка. Маруся рассмеялась.
– А хоть и все три!
Словно ей в ответ заморгали и погасли и две остальные.
– Что это? – удивился молодой с высшим экономическим образованием.
– Напряжение, – сказала Маруся.
– Напряжение… – прижал ее к себе. – Так зашкаливает, что оторваться от тебя не могу.
– А я тебя никуда и не отпущу, – ответила Маруся.
– Да когда-нибудь придется, – не вовремя вспомнил о работе и вообще – о белом дне.
– Когда-нибудь мы умрем…
Степка Барбуляк приперся в клуб среди ночи, когда про молодых уже забыли не только гости, но и родные мамы. Ракитнянцы доедали запеченных кур, допивали горилку и, обнявшись деликатно и невинно, пели грустные песни. Ганя с Орысей собирали в большие миски и казаны нетронутые колбасы, жаркое, кур и гусей, оставляя на столе в первую очередь то, что быстро портится. Хозяечки. В Ракитном все такие.
– О! Немец! – удивился Лешкин дружка Николай. Бросился к бутылке. – А за молодых! За молодых! Ты где потерялся? Мы тут… А ты…
Налил полную стопку, Степке протянул.
– А что в руках? Брось! Пить будем. За молодых!
Степка вертел в руках большую коробку конфет и все оглядывался.
– Так это… куда ее? Поздравить хотел. Куда ее теперь?
– Съедим! – захохотал Николай и – к коробке, но Орыся – тут как тут.
– Давай мне, Степан. Спасибо за поздравления. Я молодым передам.
Степка отдал Орысе коробку, заглотил стопку горилки, заел огурцом, поправил очки.
– Пойду, наверное…
– Да подожди! А «горько»?! – разошелся пьяный Николай.
– Кому – «горько»? – хмыкнул немец. – Может, мы с тобой поцелуемся?
Николай задумался, вдруг усмехнулся, словно изобрел нечто неимоверное, оглянулся, Степку обнял и зашептал ему на ухо:
– Слышь, немец! А пошли к молодым… Станем под окном и ка-а-ак гаркнем им «горько»! Пусть в кровати подскочат! А?! Люди говорят, если во время этого дела хлопца с девкой напугать, так хлопец свой болт из девки вытянуть не сможет. Вот это будет забава!
– Пошли, – на удивление быстро согласился рыжий Степка. Попросил: – Только еще налей.
– С собой возьмем, а то еще задержимся, молодые уснут и пропадет забава! – постановил Николай, засунул в карман пиджака бутылку горилки, накидал на тарелку огурцов и кольцо колбасы, ткнул немцу в руки. – Будешь закусь нести.
И поперлись. Немец на пороге клуба остановился.
– Подожди! Сейчас… – и обратно в клуб. Со стола конфету шоколадную ухватил, в карман положил. На порог вышел.
– Эй, Колька… Ты где?
Под вербой возле клуба сладко храпел Лешкин дружка. Немец горько вздохнул, опустил голову и присел рядом с Николаем. Достал бутылку горилки из его пиджака, открыл… Оторвался, когда ни капли не осталось.
Следующим утром уже и солнце на небе показалось, уже и гости вновь потянулись к клубу, чтобы забаву продолжить, а молодых – нет и нет.