– Сходи… К рыбке… своей…
– А и то, – подхватили бабы, предчувствуя близкий конец. – Сходи, Степа, на ставок… Чего в хате сидеть? Рыбы наловишь, отца порадуешь…
Сколько раз после смерти отца Степка все думал и думал над его последними словами и никак не мог понять их скрытого смысла, потому что не мог знать калека про Марусю. Никто не знал.
– Хорошо… Пойду… – встал.
Тетку Орысю увидел у дверей, смутился, голову опустил:
– Я быстро…
Луна тревожила черную ночь холодным белым сиянием, гасила звезды, касалась верхушек деревьев и крыш, и казалось, звезды померкнут, деревья и крыши сейчас запылают таким же белым холодным пламенем, станут пеплом и навеки растают, оставляя властвовать в бескрайней тьме только это холодное жестокое светило.
Степка дошел до сиреневого куста, увидел в открытом окне силуэт – бледные до голубизны голые руки, плечи… И намысто – аж черное в лунном свете. Вздохнул горько и впервые пошел к Марусиному окну не прячась. Заскочил в комнату, упал на пол под окном, прошептал:
– Маруся… У меня отец так сильно болеет… А если помрет?
– Выздоровеет. – Маруся присела рядышком, прижалась к немцу.
– А вдруг помрет?.. Меня ж тогда… в интернат… от тебя…
– Нет!
Со двора послышались шаги. Степка напрягся, на Марусю испуганно зыркнул.
– Замри… – прошептала, к окну стала. – Мама?
К окну подошла заплаканная Орыся.
– Гришка Барбуляк помер, – сказала.
Маруся замерла. В комнатке под окном в ее ногу вцепился Степка Барбуляк, сжал судорожно челюсти, чтобы не закричать.
– Я к Старостенко… – всхлипнула Орыся. – Сообщить… А ты, доченька, беги к бабе Чудихе… Скажи, пусть идет к Барбуляковой хате да хоть какую-то молитву над покойным прочитает…
– Не пойду…
Орыся зыркнула на дочку удивленно.
– Э, девка! Не время фокусы показывать. У людей горе…
– Не пойду, – прошептала упрямо.
– Да что с тобой, Маруся?! – рассердилась Орыся. – А ну быстро к Чудихе!
– Не пойду! – отчаянно выкрикнула. – …Боюсь!
– Тьфу на тебя! Боится она… – махнула рукой Орыся и побежала со двора.
Маруся провела мать взглядом, наклонилась к немому, окаменевшему немцу, что так и сидел на полу, вцепившись в ее ногу. Погладила по рыжим волосам. Задержала дыхание, словно дыхание могло разрушить неожиданную необъяснимую гармонию…
– А дай-ка… – рукой к пуговице на сорочке.
Вздрогнул, глянул на нее беспомощно, как дитя малое. Расстегнула. Рядом с немцем на пол уселась. Брови сдвинула – думает… Выдохнула.
– А дай-ка… – задрожала. Потянулась к нему. Коснулась губами голой шеи.
Напрягся. Очки снял – диво! Все расплывается вокруг, только Марусю видит, да так четко, словно наилучшие очки на носу. Рукой – по черным косам. На плече зацепился за какую-то лямку, дернул – легкое платьишко сползло, оставило на голой груди только красные бусинки. Маруся странно усмехнулась, осторожно взяла красные кораллы. Намысто натянулось… Она припала к Степке и накинула намысто на его шею: одно на двоих, судьба-хомут. Впряглись – тяните! Дальше, чем на вздох, – не отойти. Ближе, чем сейчас, – не бывает.
Намысто врезалось немцу в затылок, но он не ощущал боли. Как в нереальном сне намысто тянуло его на пол, на Марусю – такую испуганную и такую отважную. Разлетелась одежда, сверчки за окном вдруг умолкли, и весь мир стал единой первозданной силой, помогая двум юным созданиям преодолеть непонятный, радостный, отчаянный страх.
Неожиданно немец почувствовал себя невероятно сильным. Он не понимал, да и не пытался понять, откуда вдруг взялась эта богатырская сила, что заставляет его действовать не поспешно, а уверенно и нежно, в одном ритме с биением сердца.
Когда наконец оторвался от Маруси, увидел на полу кровь. А в Марусиных глазах – слезы. Испугался.
– Маруся… Я тебя обидел?
– Нет, – прошептала.
– Кровь… – испугался еще больше.
– Так бывает…
– Ты же плачешь?
– Вот такая глупая! – засмеялась тихо. – Сердце радуется, а я плачу…
Немец вдруг вспомнил слова тетки Орыси под окном. Отец… На Марусю виновато глянул.
– Беги, – прошептала. – Да смотри… На интернат чтоб не соглашался…
Немец прыгнул в окно и, прежде чем ноги коснулись земли, почувствовал необыкновенную свободу полета. Поднял голову – луна исчезла, словно и не было. На целом небе сияла одна звезда.