— Да заткнись ты, — с рыком, влипаю в стену лопатками. Вжав голову в плечи, скорчив гримасу и почти готов уже начать умолять или рассыпаться в извинениях-объяснениях-отмазах. Мол, ты все не так по-о-нял, я ж дрочил на Директрису, просто со стоном такое длинное слово не смогло на выдохе вылететь. Ну, оплошность, и как-то коряво, согла-асен. Только коленки подкашиваются. А он так близко, и не облизать пересохшие губы — преступление, а не посмотреть на рот Хейла — тем более. Влип? О да. По самые… гланды, яйца, помидоры, не знаю. Но то, что влип, — однозначно. — И как давно? — Моргаю, векам от собственных ресниц щекотно, не зря же я их все детство подстригал, ибо слишком пушистые, слишком длинные, слишком светлые и девичьи.
— Ты о чем, чувак? — Снова облизываюсь, бегло пройдясь языком по губам. И красный — это вам не мутно-зелено-карий. И как бы не пугает. Вроде. Но дискомфорт и скопище мурашек в комплекте не оставляют тело. И возбуждение. Куда же без него родимого. Разве в такой близости с Дереком его не может быть? Разве, когда он даже просто в поле зрения, его не может быть?
— Как давно ты кончаешь с моим именем на губах? М-м? — Требовательно. Рука собирает футболку на моей груди в кулак. А взгляд то ли распиливает, то ли плавит. Колотится сердце уже почти в глотке. Барабанит в висках пульс, и я чувствую, как появляются капельки пота у меня над верхней губой и на лбу. Холодного пота. Горячего пота. Насрать. Пота. Потому что нервы не в пизду. Потому что задохнусь сейчас, не зная: правду сказать или молчать.
— Два года. — Дебил!!! Нет, это мягко сказано. Долбоеб. Сказочный долбоеб. Да чтоб у меня язык отсох. И полгода не встал. Вообще не вставал. Даже так согласен. Только отмотайте обратно на секунд пятнадцать, и я промолчу. А лучше на минут пять, и я не выйду из комнаты.
— Вот как. Хотя я знал. Да, наверное, все-таки знал… — тянет этим «Я слегка возбужден» сексуальным голосом каждое слово с легкой хрипотцой, а у меня только от этого член, как одержимый, подрагивает, и уже откровенно больно терпеть, и, если честно, даже плевать, чем дело закончится. Опускаю голову, все еще ощущая его хватку на груди. Майку помял сука… А я ее только три дня назад гладил…
Тащит как куклу за руку. К комнате. Моей комнате. Подталкивает, тыча рукой в поясницу, к кровати. Разобранной. Кхм.
— Я надеюсь, ты тихий?
— Э-э-э, — тяну, сделав а-ля задумчивый вид.
— Громко будешь стонать? Кричать? Рычать? Хрипеть? — Мандраж по коже пробегает. Ах, вот зачем он меня привел. Мило. Может, в окно сигануть? Второй этаж, вряд ли прям насмерть разобьюсь, помнится, по малолетству мы со Скоттом спрыгивали пару раз, правда, тогда еще дерево было рядом, удобно типа, а теперь нет…
Погрязнув в мыслях, проебываю момент, когда он подходит слишком близко. Обдает дыханием мое лицо и немедля целует. Без этого его «Р-р-р, я страшный черный волк». А как-то осторожно, то ли пробует, то ли смакует. Втягивает медленно-премедленно для меня, такого нетерпеливого, голодного и ахуевшего, нижнюю губу в рот. Прикусывает, потом еще сильнее стискивает в зубах, пока не прыскает кровь. Ржаво-соленая. Нам обоим в рот. И непонятно, чей стон резонирует от стен. Тихий, глухой, нечаянно вырвавшийся.
А следом полный пиздец. Ну правда. Моя майка, его майка. Мои джинсы, его джинсы. Все кубарем, все в стороны. Царапая друг другу кожу ногтями, неосторожной хваткой оставляя синяки и отметины. Общее безумие, и его глаза то красные, то мутно-зеленые, то снова обжигают сверхъестественным светом. Клыками то короче, то длиннее. И когти то выступают, то прячутся. Рычит и громко дышит. Целует-кусает. Буквально швыряя на кровать, которая жалобно от такого обращения отдается громким скрипом. И меня ведет. Как малолетку-девственника. Хотя, по правде, с мужским полом я не пробовал, просто увидел два года назад этого сексуального подонка и осознал, что пропал я, мать его, если не насовсем, то надолго. И прекрасно понимаю, да и проверить успел, на других не встает. Это единичное помутнение рассудка. Одноразовая акция безумия.
— Будешь громким — заткну, — шипит, когда меня от его зубов на предплечье выгибает с тихим, но хрипом-стоном.
— Чем? — Облизываюсь, задевая его губы языком. И так хочется поддеть, сделать какую-то гадость или просто наперекор, чтобы глаза снова вспыхнули.
— Членом. — Вдавливает колено мне между ног. Со свистом сквозь зубы втягиваю воздух, вжимая пальцы в его руки выше локтя. Вот сука… Мучает.
— Напугал, бля. — Смелый, пока в трусах. Ага. Трусь об его ногу, кончить охота как никогда сильно. Сам сминаю маячащие губы напротив, шире раздвигаю ноги. Да бери ж ты уже, ебана в рот. У меня же рванет скоро от перенапряжения. Ну не железный же, столько терпевши. Вообще не железный. Ни разу.
Только все не так, как представлялось в мечтах и не как в мокрых долбаных снах. Все лучше. И на боль насрать. На все насрать. Дорвался. И член его внутри так глубоко, и дышать тотально нечем. Вдавливает собой, втрахивает в мокрые от пота простыни. Рычит куда-то в шею, а взгляд — клеймящий и дикий. Животный. Так хорошо. Нет, не просто хорошо — ахуенно, и импульсами по телу бежит удовольствие. Колотит от ощущений, от понимания, под кем я. Чья рука сейчас ритмично мне отдрачивает, и не кончить слишком быстро не получается. Справиться с собой вообще не получается. Влюбленность острой приправой жжется в крови. И я более чем уверен, что завтра буду краснее вареного рака, как только встречусь с ним взглядом, пусть даже при всех. Просто не сумею скрыть истинную реакцию, а воспоминания прикончат к хуям осторожность.
— Ты, я, Стейси, что теперь? — Выпускаю колечки дыма в потолок. Лежа плечом к плечу с размазанной моей и Дерека спермой на животе. Истома во всем теле, двигаться банально лень. Но мыслей тысяча и одна штука. И повторить — необходимость. С одного раза подсел, как на наркотик.
— Тройничок хочешь?
— Дебил, — фыркаю, получая тычок в бок. Снова затягиваюсь, видя, как морщится он рядом. А то, что моя сестрица курит, вроде как не вякал. Вроде.
— И давно ты по мальчикам? — Молчать? Я? Не умею. И зачем себя сдерживать?
— По мальчику, Стайлз, по мальчику. — Занятно. А как мое имя из его уст звучит… Идеально.
— Так давно?
— Давно. — Капля обреченности. Сигарета, скуренная лишь наполовину, улетает в окно. Влипаю лицом в подушку, впечатанный животом в кровать сильными руками. Чувствуя дыхание у шеи.
Дубль два, господа. Дубль два.