Пальчик Нифоны описал магический круг солнца над ее левой грудью.
– Главное, что ты жив и в безопасности, – прошептала она. – Все остальное не имеет ровным счетом никакого значения.
– Верно, я жив и в безопасности, – повторил Маниакис и впервые за долгое время поверил этому сам.
Каждое мгновение каждого дня с тех самых пор, как Этзилий преподнес ему коварный сюрприз, Маниакис чувствовал себя зверем, которого вот-вот затравят следующие за ним по пятам охотники. Его спасли только удача и неусыпная бдительность. И эта бдительность за несколько кратких дней въелась в его душу куда глубже, нежели грязь в его одежду. Помолчав немного, он с горечью произнес:
– Но потеряно слишком многое и слишком многие:
Багдасар, Камеас, дань, которую я вез кагану, дабы купить мир, несчастные клерики, которые должны были благословить сей мир, мимы и даже прекрасные кони, которыми я надеялся усладить взор Этзилия. Потеряно все!
Нифона снова очертила круг солнца у своей груди:
– Лишь бы уцелел человек, который, миновав узкий, словно лезвие ножа, мост-чистилище, сможет приобщиться к свету, даруемому нам Фосом. А что касается коней и сокровищ, так на то ты и Автократор. Стоит захотеть, и ты снова добудешь все это!
– Если бы это было так легко! – воскликнул Маниакис, горько засмеявшись. – Если бы я мог просто приказать доставить требующееся из тайной кладовой или, произнеся пару заклинаний, сотворить прямо из воздуха! Но я не кудесник и понятия не имею, где добыть столь необходимое империи золото!
– Мой отец – главный имперский казначей, – сказала Нифона, словно напоминая ребенку вещь, которую тому давно следовало бы запомнить. – Поговори с ним, и он добудет для тебя золото.
Маниакис говорил с Курикием, и не однажды. Основная тема разговоров с тестем сводилась к тому, что имперская казна пуста, как дырявый карман нищего, а кроме того, катастрофически упало поступление ежегодных налогов. Удивляться тут нечему: сказывались долгие годы гражданской войны и непрерывного вторжения иноземцев, которые не только разрушали весь жизненный уклад империи, но и мешали сборщикам налогов попасть в земли большинства отдаленных провинций. И покуда хотя бы часть иноземных захватчиков не будет изгнана, правительству империи придется соразмерять свои расходы с мизерными доходами, подбирая жалкие крохи, которыми побрезговали грабители.
Но объяснять все это Нифоне не было никакого смысла. Поэтому Маниакис просто сказал:
– Мы сделаем все, что в наших силах. Если сможем, сделаем больше. Что же касается лично меня, то мне необходимы ванна, добрый обед и недельный сон.
Ротруда посмотрела бы на него искоса и лукаво спросила: “И только”?
Но Ротруда была далеко. И лишь в его воспоминаниях жили ее слова, ее речь с сочным, певучим халогайским акцентом. Нифона же просто кивнула с озабоченным видом. Маниакис беззвучно вздохнул. Мы сделаем все, что в наших силах, подумал он. Если сможем, сделаем больше.
Некоторые из спутников Маниакиса по путешествию в Имброс продолжали возвращаться в столицу. Иногда по двое или по трое, иногда более крупными группами. Они рассказывали страшные вещи о том, что творят в северных провинциях кубраты. Такие рассказы не могли поразить Маниакиса, ибо кое-что он видел сам, и у него хватало воображения, чтобы представить себе остальное.
Через пять дней после его собственного возвращения у городских ворот появился Багдасар, верхом на кляче, годившейся разве что на шкуру для поделок не очень привередливого сапожника. Подобно Маниакису, у мага возникли серьезные трудности со стражниками, пока он не убедил их в том, что он – это он.
– Тебе следовало превратить их в жаб и отправить спать на дно ближайшего грязного пруда до самой весны! – пошутил Маниакис, когда Багдасару наконец с величайшим трудом удалось добиться аудиенции у Автократора.
– Я не могу без содрогания слышать о магии превращений, – ответил васпураканский маг и действительно зябко передернул плечами. – Когда номады напали на лагерь, превратив мирный пир в побоище, я решил придать себе облик кубрата. Мои заклинания оказались даже чересчур хороши: я не только выглядел как остальные варвары, но и начал думать так же, как они. Точнее, ощущать себя так, как, по моему мнению, должны ощущать себя они. Уверяю тебя, это крайне неприятно.
– В таком случае я просто счастлив, что тебе пришла мысль двинуться на юг, вместо того чтобы откочевать к реке Астрис вместе с твоими новыми соплеменниками, – глубокомысленно произнес Маниакис.
– Это совсем не смешно, уверяю тебя! – воскликнул Багдасар, хотя Маниакис и не думал смеяться. По крайней мере, вслух.
– В полном смятении чувств, – продолжал Багдасар, – я укрылся в лесу и прятался там несколько дней, не сознавая, от кого прячусь: от видессийцев или от волков-номадов. Клянусь жизнью! Страх обычно быстро разрушает магические чары, но мой страх, напротив, усилил их до таких пределов, каких просто невозможно достичь никакими способами нашего ремесла.
– Но как же ты тогда выяснил, кто ты такой? – спросил Маниакис.
– Пришлось ждать. Как уже говорил, несколько дней я прятался по рощам и дубравам, словно лесной зверь, потом заклинания все-таки ослабли, и я двинулся на юг, – ответил васпураканский маг. – Но по мере того как чары слабели, я снова начал бояться кочевников. Нет, это было ужасно!
– Я действительно рад, что ты не откочевал с какой-нибудь их ордой на север, пока твоя магия еще действовала в полную силу, – искренне сказал Маниакис.
– Думаю, что ты даже вполовину не так рад, как я, – не менее искренне ответил Багдасар. – Как бы я стал объясняться с этими варварами, если бы внезапно обнаружился мой истинный вид? Уверяю тебя, я просто красавец по сравнению с тем типом, чей облик мне пришлось принять. Но даже для красоты существует должное время и должное место!
Совершенно неукротимое самомнение Багдасара заставило Маниакиса улыбнуться, но он тут же вновь посерьезнел:
– К сожалению, магия крайне редко дает такой определенный ответ, какой от нее хочется получить. Например, в твоем зеркале я увидел, как возвращаюсь в Видесс, но не увидел в нем стаю преследующих меня кубратов, из чего сделал вывод, что соглашение будет заключено успешно. Ты же просто хотел выглядеть как кочевник, а в результате стал им на самом деле.
– Стань тем, кем хочешь казаться, – прекрасное жизненное правило, – согласился Багдасар, – но не для магии. Колдовство слишком сильно переплетает кажущееся с реальным.
– Так или иначе, но тебе удалось добраться до Видесса, чему я очень рад, – похлопал его по плечу Маниакис. – Мне и впредь понадобится твоя помощь, а связываться с другим колдуном я очень не хотел.
– Ты слишком добр, величайший, ведь в столице множество магов, гораздо более сильных, чем я. – Багдасар виновато понурился. – Окажись я искушеннее в своем ремесле, и тебе удалось бы получить предупреждение о предательстве, которое замыслил Этзилий!
– Ты оказал мне немало услуг, а мои предпочтения и причуды не должны тебя беспокоить, – ответил Маниакис. – Хотя в арсенале используемых мною средств они занимают куда более важное место, нежели грубая сила.
– Не говори нелепостей, величайший, – назидательно поднял указательный палец Багдасар. – У Автократоров не бывает причуд!
Лицо волшебника было серьезным, даже суровым. Маниакис изумленно посмотрел на него и оглушительно расхохотался.
– За всю свою жизнь не слыхал ничего смешнее, – наконец отдышавшись, проговорил он. – Ликиний, например, был фантастическим скрягой, а Генесий имел обыкновение убивать людей просто так, для забавы. Что до меня…
– Да, величайший? – невинно поинтересовался Багдасар.
– Мне втемяшилось в голову попытаться спасти империю. Учитывая нынешнее состояние дел, это более чем странная причуда, прах меня побери!
В отсутствие Камеаса обыденные дела в резиденции пошли вкривь и вкось. Остальные евнухи старались изо всех сил, но лишь постельничий досконально знал все дворцовое хозяйство. Никто из других слуг не мог даже приблизиться к подобному всеведению. Маниакис однажды застал двух служителей за яростным спором о том, куда по девался алый тюрбан; причем каждый обвинял другого в том, что именно тот куда-то засунул столь важную деталь одежды Автократора. Когда хозяйством ведал Камеас, подобные пустячные ссоры не имели места, а если и имели, никогда не доходили до ушей Маниакиса.