Стены были странно серыми и, коснувшись пальцами камней, Винченцо увидел на них следы копоти. Такие же следы были и на предмете, валявшемся на полу у хоров. Это был согнутый в несколько раз, сломанный и перекошенный костыль, на который опирался Гаэтано Орсини. Толстый слой пепла делал его похожим на страшного замшелого паука.
С трудом отодвинув массивный засов, при этом основательно перепачкав руки, они вышли из часовни к дому Батистини. Фонарь в углу тускло догорал, теряясь в первых лучах рассвета. Кареты во дворе не было. Джустиниани с ужасом заметил, что не было даже бурьяна и крапивы, что буйно росли у входа, вместо них чернели обожжённые короткие стебли.
— А что произошло?
— Чёрт его знает, — в ответе Джустиниани была жёсткая конкретность, он был мрачен.
— Я видел его, — кивнул Тентуччи. — Продать такому душу было бы подлинным безумием, — пробормотал он.
— Ты видел Баал-Бегерита? — Джустиниани впервые безотчётно обратился к Тентуччи на «ты».
Тот кивнул.
— Он мелькнул в огне на хорах. Чудовище, в глазах — жуть. Потом он дохнул пламенем, тучами роились какие-то насекомые, гады, смерч, огромные градины, жабы, кровавый дождь… потом — огонь, копоть и пепел. Пинелло-Лючиани загорелся, как факел, и в секунду сгорел дотла. Нардолини метался по углам, потом с него снесло голову, на потоке крови поскользнулся хромец Орсини, он пытался вцепиться в Рокальмуто, но того просто подняло в воздух и швырнуло на стену, потом гады, они поползли отовсюду…
— Заклятие обрушивало на врагов вызывавшего десять казней египетских, — вяло пояснил Джустиниани и тусклым голосом добавил, — там было сказано, что произнести эти заклинания и не быть разорванным на части может только…
Карло молча ждал продолжения. Винченцо неохотно договорил:
— …может только окруживший себя великой защитой… величайший колдун, — лицо Джустиниани было угрюмым. — Была надежда, что я что-то не так понял, но папирус вылетел у меня из рук. Ну, а так как я всего-навсего испортил сюртук и перепачкался, стало быть, перед тобой — почти что Мерлин.
— Способности убить, солгать, украсть и изменить есть и у меня, но это не делает меня ни убийцей, ни лжецом, ни вором, ни прелюбодеем, — тут Карло побледнел, — ох, Доротея… Я не ночевал дома и не мог предупредить её. Господи, что же делать?
— Скажи правду.
— Что? — оторопел Тентуччи, — сказать, что я был похищен колдунами и познакомился с князем тьмы?
— Да, — в сомнении почесал макушку Джустиниани, — как это выходит, что самая подлинная правда всегда выглядит удручающе неправдоподобно? Тебе, пожалуй, следует что-нибудь придумать.
— Конечно, это нелепость, — и Тентуччи, только что декларировавший примат честности, начал торопливо сочинять спасительную ложь для супруги, — но что же сказать-то? Банкет? Засиделся в гостях? Покер? Бильярд? Кто же в это поверит, Господи… А главное-то! Рубашка порвана, запонка пропала, фрака нет, весь грязный, как чёрт!
Джустиниани рассмеялся.
— Ну, запонка, положим, у меня дома, фрак и рубашку я тебе дам, а вот объяснить синяк на скуле и губы… Потасовка в ресторане? Упал на лестнице? Свалился в фонтан?
— Я… свалился в фонтан? — судя по тону Карло, это было для него ещё более немыслимо, чем встретиться с дьяволом. — Нет. Это невозможно. Доротея скорей уж в дьявола поверит, чем в такую нелепицу, она же меня как облупленного знает, — уныние не сходило с лица финансиста.
И два господина, похожих на изрядно набравшихся и плохо протрезвевших бродяг, вышли на виа дель Корсо. Умывшись в фонтане, они не без труда поймали извозчика.
Тот вначале категорически отказывался вести обшарпанную и закопчённую голытьбу к площади Венеции, но в кармане брюк банкира завалялась пара сотенных банкнот и десяток монет в пять сардинских лир.
Ошеломлённый кучер сразу стал вежливее и даже помог грязным оборванцам залезть в карету.
Всю дорогу банкир продолжал, смеша Джустиниани, насиловать свою фантазию, которая оказалась довольно куцей. Он уже сочинил складную сказку о том, как был вызван в провинциальное представительство банка, да вот беда, перевернулась карета. Фингал на скуле таким образом объяснялся, но почему он не послал нарочного жене до отъезда, как делал всегда? С трудом сотворённый миф рухнул в пыль. Но тут же, как феникс из пепла, возродился. Теперь Тентуччи поехал к тестю, засиделся у него, а фингал… фингал-то откуда?
— Ей-богу, зачем втягивать сюда родню? — пожал плечами Джустиниани. — Ты приехал ко мне, мой кот Трубочист проскочил у тебя под ногами, ты споткнулся, ударился скулой об оттоманку, я вызвал врача, а к твой жене послать не мог — не знал адреса.