Я взглянула на него:
— Но ведь он-то уж никогда...
Стефан снова улыбнулся:
— Не приказывал нас высечь? Нет, мадемуазель. Сейчас все хорошо. Мы все в безопасности и счастливы. С нами месье, для нас он теперь наш граф и хозяин. Мы живем под его покровительством и знаем, что он нас больше никогда не покинет. И мы не покинем его, хотя свободны сделать это. Но надо быть глупцами, чтобы поступить так.
— Но вы ведь можете иногда покидать этот дом? — Что-то беспокоило меня в его словах. — Никто не может провести всю жизнь на одном месте, даже в таком большом доме, как этот.
— Некоторые из нас рисковали — уезжали, но всегда возвращались обратно. Время от времени наших молодых людей призывают на военную службу, как бывало раньше в старину на нашей родине. Мы не пацифисты. Война нам не в новинку. Когда месье соглашался, мы шли на службу. Но те, кто уходил и возвращался, никогда больше не имели желания покинуть снова дом. Даже сам месье — он ведь тоже уходил, но теперь больше не покинет нас.
— Откуда вы знаете, Стефан? Почему такая уверенность?
Мы спустились до первой площадки лестницы. Дворецкий остановился, как будто не услышав моего последнего вопроса.
— Могу я предложить вам немного французского бренди, мадемуазель? Ночь холодная, а оно вас согреет. Марица принесет вам.
— Спасибо, Стефан.
Я могла бы сказать, что время слишком позднее, чтобы беспокоить Марину, но знала заранее, что он ответит. Дворецкий заверил бы меня, что Марица и так жалуется, что я не нагружаю ее работой.
Я медленно прошла в свою комнату и постояла у камина, глядя на мерцающие угли.
Потом вздрогнула, вспомнив пережитый страх в комнате-башне и что произошло после того, как я написала ту фразу: «Он мог уйти только после смерти этой властной женщины — графини Лары Зиндановой...»
И, вспомнив слова, вновь услышала треск ломающегося стекла и ощутила ярость в порыве ледяного ветра на своем лице.
Я была рада, когда Марица тихо постучала в дверь.
— Надеюсь, мадемуазель уже оправилась от обморока? — с беспокойством спросила она, когда я открыла ей дверь.
— Ничего страшного не случилось, Марица. Не стоило Стефану тебя беспокоить. Я могла и сама спуститься вниз за бренди.
Она улыбнулась. Выше меня ростом, тоненькая, с высокой грудью, длинными темными волосами, уложенными косами под чепцом. Лицо ее было красиво, хотя чувственные губы полноваты, а нос и щеки выдавали крестьянское происхождение.
— Для меня честь услужить вам. Я так обрадовалась, когда Стефан сказал, что вы хотите немного бренди. Параша хвастает все время, потому что обслуживает мадемуазель Шерил. Но, по-моему, так же почетно обслуживать гостью. Может, мадемуазель выпьет бренди, пока оно теплое? Стефан сказал, что подогретое бренди поможет вам уснуть и проснуться утром свежей. Он сам положил в него пряности и подогрел.
— Стефан очень добр.
— Пока вы пьете, я приготовлю вам постель, мадемуазель.
Она поставила стакан на подносе на маленький столик около камина и начала расстилать постель.
Я немного отпила бренди и нашла его вкус восхитительным. Затем, не глядя на служанку, спросила:
— Марица, ты помнишь графиню Лару? Какой она была?
Марица прекратила свое занятие, но ответила не сразу.
— Я помню ее, как ребенок с детства запоминает что-то важное. Но смутно, потому что мне было всего шесть лет, когда она умерла, — и, поколебавшись, добавила: — Мне она казалась очень старой, суровой и важной дамой. Еще помню, что я должна была каждый раз приседать, когда она смотрела на меня. Я ее очень боялась, все дети ее боялись.
— Сколько тебе лет, Марица?
— Двадцать, мадемуазель.
Я думала, она моложе. Про себя я отметила, что графиня, оказывается, умерла всего четырнадцать лет назад, и задумалась, глядя на огонь. Питер почему-то заставил меня поверить, что это случилось очень давно.
— Помочь вам раздеться, мадемуазель, когда вы допьете бренди? — тихо поинтересовалась Марица.
— Американские девушки предпочитают раздеваться сами, Марица. Но останься и поговори со мной, пожалуйста.
— Как захочет мадемуазель. — По голосу было заметно, что ее расстроил мой отказ.
Я улыбнулась:
— Марица, ты никогда не думала, что твоя жизнь могла бы сложиться по-другому? Ведь ты живешь в Америке, а не в царской России.
Она снова поколебалась, прежде чем ответила:
— Мы, молодые, часто говорим об этом, мадемуазель. Но что мы можем сделать? Для нас здесь нет никаких перемен. Правда, когда месье вернулся... Теперь нам разрешают, если мы хотим, идти куда угодно. Но мы редко выходим. Американцы не любят нас. Поэтому мы нигде не были и ничего не знаем, кроме деревни. Параша один раз ездила в Портленд с мадемуазель Шерил. Она была напугана и хотела скорее вернуться. Так много иностранцев! — Марица оборвала рассказ. — Ну вот, теперь я обидела мадемуазель! Мария говорит, что я слишком откровенна.
— Мария не права. А я считаю, что ты недостаточно откровенна со мной. И Америка полна не «иностранцев», как ты считаешь, а американцев. Ты одна из них. Вы родились здесь, а это делает и тебя, и Парашу такими же американками, как я.
— Да, мадемуазель, — послушно отозвалась она.
— А что с теми молодыми людьми, которых призывали на военную службу? Наверно, они рассказывали вам, что Америка и американцы не те люди, которыми надо пугать маленьких детей?
— Но они всегда возвращались домой, мадемуазель. И говорили, что нет лучше места, чем наш дом.
— Ты уверена, что все они возвращались сюда, Марица? Все парни, которые уходили служить в армию?
— Все хорошие парии, мадемуазель. А о других лучше забыть.
Я стояла спиной к ней и теперь повернулась, чтобы посмотреть на ее лицо.
И Питер, и Шерил, оба твердили, что ни один человек никогда не покидал «Молот ведьмы».
— Почему лучше забыть остальных, Марица? — Я удивилась, увидев, что она готова расплакаться и не может отвечать. — Почему, Марина?
— Графиня запретила. И Саша...
— Но почему?
— Некоторые женились на иностранках... То есть на американских девушках. Я...
— И поэтому не вернулись?
— Нет, мадемуазель. Они привозили своих жен домой. Но мы... их выгнали. Мы не позволили им остаться здесь.
— Вам было приказано их выгнать? — Я была поражена. — Скажи мне, Марина, тебе хотелось бы, чтобы кто-нибудь из них остался?
Она стояла, опустив голову, глядя на носки начищенных до блеска туфель.
— Кому интересны мои желания?
— Скажи мне откровенно, Марица, только мужчины покидали этот дом? Или некоторые женщины имели смелость сделать то же самое?
— Они... Это были плохие женщины...
— Кто вам так сказал? Саша?
Марица предпочла не отвечать на этот вопрос.
— Теперь все по-другому, — быстро проговорила она, — никто из нас не хочет ни уходить, ни жениться на стороне.
— Интересно было бы посмотреть, если бы кто-то из вас поступил так. У тебя было когда-нибудь свидание за стенами «Молота ведьмы»?
— Свидание? — Она смотрела не понимая.
— Ну, чтобы местный парень из деревни куда-нибудь пригласил тебя? — объяснила я. — Хороший парень, который тебе даже не дальний родственник? Например, посмотреть кино, или на танцы, или просто прогуляться?
— Мадемуазель, вы пугаете меня, — пробормотала Марица. — Вы как графиня, когда она сердилась...
— Откуда ты знаешь? Ты была ребенком, когда она умерла.
— Другие говорили о ней так. Они. — Она вдруг замолчала, потом спросила: — Мадемуазель, могу я уйти? Прошу вас...
— Послушай, Марица, — заговорила я мягко, — прогресс и соседи когда-то дойдут до вас тоже. Ты американка, поэтому свободна поступать, как тебе вздумается, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.
— Да, мадемуазель. Могу я идти? Пожалуйста.
— Конечно, Марица. Но подумай над тем, что я тебе говорю.
Я проводила ее, заперла за ней дверь и начала раздеваться.
Бренди Стефана определенно успокоило мои нервы и прогнало суеверные страхи. Завтра надо подумать над тем, что рассказала мне бедная Марица. Начну анализировать и записывать события. Но не сегодня...