— И что? — спросил Зигмар, потому что Триновантес больше ничего не добавил.
— И все. Это и есть знамение. Ворон — знак беды. Помнишь, эта птица в прошлом году села на дом Бейтара? Тот через неделю умер.
— Бейтару тогда уже сравнялось сорок, — напомнил Зигмар. — Он был старик.
— Вот видишь, — рассмеялся Пендраг. — Или ты не рад, что мы тебя предупредили? Ты должен остаться дома, а на войну поедем мы. Яснее ясного, что тебе слишком опасно соваться за пределы Рейкдорфа.
— Вы можете смеяться сколько угодно, — буркнул Триновантес, — только не говорите, что я вас не предупреждал, когда получите по орочьей стреле в сердце!
— Орк не может пронзить мое сердце стрелой. Я не позволю ему натянуть тетиву! — вскричал Пендраг. — Как бы то ни было, если уж мне суждено погибнуть от руки орка, то я, скорее, умру в кольце убитых моей рукой тварей от удара топором, угодившим мне в грудь. А не от какой-то там паршивой стрелы!
— Хватит о смерти! — проревел Вольфгарт, видимо обретая второе дыхание и сбрасывая руки поддерживающих его. — Говорить о ней накануне битвы — дурной знак! Мне нужно выпить.
Зигмар улыбнулся, глядя, как Вольфгарт провел руками по спутанным волосам и смачно сплюнул на землю. Никто, кроме друга, не мог с такой быстротой переходить от тяжкого похмелья к потребности выпить еще. Невзирая на опасения Пендрага, Зигмар знал, что с утра Вольфгарт будет действовать столь же ловко и уверенно, как всегда.
— Что мы тут топчемся? — требовательно вопросил Вольфгарт. — Давайте выпьем, пришла пора!
Не успели они ответить, как ночь пронзил волчий вой: из чащи темного леса до Рейкдорфа долетела многоголосая дикая песнь, в которой звучала примитивная радость древних дней. К ней присоединились другие волки, и казалось, будто боевой клич объединил все стаи Великого леса.
— Братья, вы хотели получить знак, — проговорил Вольфгарт. — И вот он. С нами Ульрик! А теперь пойдем в палату. Все-таки сегодня у нас Кровавая ночь, да и мы сами пока что полны крови, которую нужно принести ему в жертву.
Тысячей светлячков взметнулись искры, когда в громадный очаг посредине Большой палаты полетело очередное полено. Было очень жарко от огня и сотен собравшихся в помещении воинов, смех и песни взмывали вверх, к сходящимся там тяжелым балкам.
Палату для короля унберогенов выстроили гномы в благодарность за мужество его сына и великую службу, которую тот сослужил их королю, Кургану Железнобородому, когда спас его от орков. Крепкие каменные стены переживут многих королей, а сейчас они вместили сотни воинов, собравшихся почтить Ульрика славословиями и жертвоприношением. Мужчины спешили пировать, ибо для многих это была последняя ночь, которую они проведут в Рейкдорфе.
Через толпу Зигмар пробирался к возвышению в конце зала, где на резном дубовом троне сидел отец, по бокам которого стояли двое. По правую руку находился Альвгейр, маршал Рейка и телохранитель короля, а по левую — Эофорт, старинный друг и доверенный советник.
Всякого ошеломило бы зрелище пиршества: пот, песни, кровь, мясо, эль и дым. Перед деревянным изваянием Таала, божества охоты, жарились на вертелах туши трех огромных кабанов, они потрескивали и брызгали жиром в огонь. Хотя Зигмар съел уже столько, сколько обычно съедал за неделю, от запаха жареного мяса рот у него наполнился слюной, и он улыбнулся, когда в руки ему сунули кружку с пивом.
Вольфгарт осушил ее и принялся мериться силами с братьями по оружию, сцепив ладони. Триновантес раздобыл тарелку еды, налил себе воды и с напускным безразличием поглядывал на Вольфгарта, а Пендраг разыскал приземистого бородатого гнома, который сидел в углу зала и наблюдал за кутежом.
Гнома звали Аларик. Вместе с Курганом Железнобородым он пришел в Рейкдорф с грузом каменных глыб. Когда строительство было закончено, все гномы, кроме Аларика, ушли, а он остался обучать унберогенов секретам обработки металла. Теперь у них были такие отличные доспехи и замечательное оружие, как ни у одного из западных племен.
Зигмар не мешал друзьям развлекаться, как они того желали, ибо каждый мужчина должен провести Кровавую ночь по-своему. Пока он пробирался к отцу, воины хлопали его по плечу, желали удачи в бою или хвастливо возвещали о том, сколько орков убьют в его честь.
С тяжелым сердцем он выслушивал похвальбу вояк, потому что в голове неотвязно мелькал вопрос: сколько из них выживет, чтобы увидеть еще один такой пир? То были суровые мускулистые мужи, жадные как волки до битв, давно сражавшиеся под знаменем отца, а теперь готовые встать под его стяг. Он вглядывался в их лица, слушал слова, но не слышал, не понимал смысла.