— Может, сфабриковано все это было? Враги-то тоже работали, — ухватился за спасительную версию о происках врагов Чуев.
— Безусловно, — радостно подтвердил Молотов. — Работали, безусловно работали. И хотели нас подорвать.
Но тут Феликс задал бестактный вопрос:
— Вы Аросева хорошо знали, преданный человек. Такие вещи не совсем понятны.
Молотов почувствовал здесь намек: «Хорошо, мол, знал друга, считал его человеком преданным партии, а не заступился за него». И Вячеслав Михайлович поспешил перевести стрелки:
— Вот непонятно, а это очень сложное дело, очень. Мою жену арестовали, а я был член Политбюро.
— Выходит, тогда Сталин виноват в таких вещах? — настаивал Чуев.
— Нет, нельзя сказать, что Сталин... — промямлил Молотов.
— Ну а кто же? — продолжал напирать Чуев.
— Без него, конечно, не могли, — сдался Молотов. — У него было сложное положение, и столько вокруг него было людей, которые менялись...
— Вы знали, Сталин знал с положительной стороны, а человек пропал... — продолжал сокрушаться Чуев.
— В этом смысле была очень жесткая линия, — только и нашел что сказать Вячеслав Михайлович.
— А в чем Аросев провинился?
— Он мог провиниться только в одном: где-нибудь какую-нибудь либеральную фразу бросил, — неуверенно предположил Молотов.
— Мало ли что мы говорим, — заметил Чуев, который и сам в беседах с Молотовым в выражениях не стеснялся.
— Мог за бабой какой-нибудь, а та... Шла борьба.
Молотов не захотел признаться в том, что попросту струсил. Боялся последовать вслед за другими, собственную жизнь выкупал головами тех, кого включал в списки на расстрел. Кстати, многочисленные письма к Молотову с просьбой защитить от репрессий, как правило, оставались без ответа. Вернее, Вячеслав Михайлович мог порой по доброте душевной как-то облегчить участь родственников репрессированных — например, распорядиться вернуть конфискованное пианино девочке, чей отец был отправлен в ГУЛАГ. Но вот чтобы вытащить кого-то из ГУЛАГа или из внутренней тюрьмы на Лубянке (если человек еще только был под следствием) — такого за Вячеславом Михайловичем не числится. Это значило — поставить под сомнение деятельность органов НКВД, а Молотов смертельно боялся, что при случае ему могут припомнить поддержку «врагов народа» — со всеми вытекающими для Председателя Совнаркома пренеприятнейшими последствиями. Потому и за соратника по первым годам подполья не заступился, и жену не стал защищать, а послушно развелся с ней.
Насчет такой линии поведения он однажды проговорился Чуеву:
«Ленин тоже допускал ошибки и признавал. Сталин сказал, что можно построить коммунизм в одной стране. Это, конечно, противоречит марксизму-ленинизму. На XVIII съезде. Я и тогда был против этого, но промолчал. А как сделать? Просто меня бы как пушинку вышибли, все — ура, ура! — всем хочется коммунизма. Сталин хотел показать, что он шаг вперед делает».
Что и говорить, Вячеславу Михайловичу очень не хотелось сгинуть на Лубянке. Вот он и подписывал безропотно тысячи и тысячи смертных приговоров и до конца жизни уверял себя и окружающих, что Тухачевский, Ягода, Бухарин и другие жертвы политических процессов были настоящими заговорщиками. Может, и сам верил в это. А может, просто прятал свой страх.
А в беседе с внуком Сталина Евгением Джугашвили Молотов заметил:
«1937 год — без него бы мы тоже не могли обойтись. Поставьте у власти самых святых людей, и пусть бы они прошли так, одними разговорами мимо этих периодов, ничего бы у них не вышло, развалилось бы все. Тут без жестких мер против ярых врагов не обойтись. Но попало и не врагам».
Вячеслав Михайлович в одной из бесед с Чуевым честно признался:
«Нет, я никогда не считал Берию главным ответственным (за репрессии, как и Ежова. — Б. С.), а считал всегда ответственным главным Сталина и нас, которые одобряли, которые были активными, а я все время был активным, стоял за принятие мер. Никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовал очень круто».
Молотову претила трусливая тактика валить все на Ежова и Берию, которой придерживался ранний Хрущев — не только до «секретной речи» на XX съезде, но, в какой-то степени, по крайней мере на публике, — вплоть до XXII съезда партии. Он всегда утверждал, что инициатором репрессий был Сталин, сам он играл вторую по значению роль, а репрессии эти были справедливы и необходимы, хотя иной р£з и страдали невиновные. Но... лес рубят, щепки летят. Вот только -сам Вячеслав Михайлович никак не хотел превращаться в щепку.