При известии о выздоровлении настоятеля радость монахов была безгранична, и они отнесли выздоровление на счет чуда; для них их настоятель был святым, и они сочли бы вполне естественным, чтобы Святой Франциск совершил это чудо ради него. Это мнение было общим, они так шумно его высказывали и кричали «чудо, чудо, чудо» с таким пылом, что разбудили Амбросио. Он пришел в себя; после всех страданий он чувствовал только крайнюю слабость. Паблос дал ему укрепляющую микстуру и, посоветовав полежать в постели еще два дня, удалился, велев больному соблюдать молчание. Монахи последовали за ним. Настоятель и Розарио остались вдвоем.
Амбросио созерцал свою сиделку с радостью, которую был не в состоянии унять, какой бы опасной он ее ни считал для своего покоя. Она сидела на краю кровати, склонив голову, как обычно прикрытую капюшоном.
— Вы все еще здесь, Матильда, — решился он наконец прошептать. — Вы все еще не удовлетворены тем, что едва не стали причиной моей погибели, так что лишь чудо избавило меня от могилы? Ах, небо, без сомнения, послало змею, чтобы покарать меня!
— Тише, отец мой, — ответила ему Матильда с нежностью, — тише! Вы же знаете, что вам не следует разговаривать. А я ухаживаю за вами, и вы должны меня слушаться.
— Не следует говорить! Но мне столько нужно сказать. Давший такое варварское предписание не знал, что выздоравливающему, вроде меня, нужно многое сказать такой сиделке, как вы…
— Я-то это знаю, — ответила она, и на лице ее промелькнуло лукавое выражение, — и все-таки я одобряю это предписание и буду следить за тем, чтобы оно точно выполнялось.
— Вы веселы, Матильда.
— Да, и это естественно. Я только что испытала удовольствие, равного которому еще не было в моей жизни.
— Что же это за удовольствие?
— Его-то я и должна скрыть от всех, особенно от вас.
— Особенно от меня? Нет, нет, Матильда, прошу вас…
— Тише, отец мой, замолчите! Разговаривать нельзя. Мне кажется, однако, что спать вы не хотите. Что, если я поиграю для вас, чтобы развеять ваши грустные мысли?
— Музыка? Вы и это умеете?
— Да, немного, но раз уж вам велено молчать сорок восемь часов подряд, может быть, мои жалкие мелодии вас развлекут, когда вы устанете от ваших размышлений. Пойду за арфой[5].
Вскоре она вернулась, с трудом втянув за собой арфу, которую поставила недалеко от постели.
— А что же я вам спою, отец мой?
— Все, что хотите, Матильда.
— Не называйте меня Матильдой, зовите меня Розарио, вашим другом, вот те имена, которые мне сладко слышать из ваших уст. Так слушайте.
Прозвучало несколько вступительных аккордов, и их легкость, ритм и точность указывали на то, что перед ним — искусный музыкант. Она играла мелодию волнующую и выразительную; мелодию, полную ласки, где без конца повторялись и варьировались одни и те же навязчивые темы. Это была сама душа Амбросио, раздираемая тревожными желаниями, страхами, смутными угрызениями совести. Все это бурлило и утопало в потоке звуков.
Пока она играла, одежда ее распахивалась, приоткрывая всю прелесть ее пола. Она откинула рукава, и он увидел обнаженную руку, которая то ударяла по струнам арфы, то перелетала с одной струны на другую. Она была вся здесь… И то, что он видел, и его чувства, воспламененные долгим воздержанием, и слабость от недавней лихорадки делали ее чем-то в высшей степени желанным. А то, чего он не видел, он хотел бы увидеть немедленно. Он трепетал от желания и терял силы в бесполезной борьбе с собой, тщетно пытаясь избежать зияющей перед ним пропасти.
Матильда перестала петь. Боясь ее очарования, монах не открывал глаз. Думая, что он уснул, она тихонько подошла к нему и несколько секунд внимательно на него смотрела.
— Спит, — очень тихо произнесла она, а настоятель не упускал ни звука, произнесенного ею. — Он спит, и не будет с моей стороны преступлением смотреть на него и дышать его дыханием. Я могу отдаться своему восторгу, и он не заподозрит меня в обмане; он боится, как бы из-за меня ему не пришлось нарушить свои обеты, но если бы я обращалась к нему как к мужчине, если бы я хотела пробудить в нем именно мужские чувства, разве я прятала бы так тщательно свое лицо? Это самое лицо, о котором я каждый день слышу…
Она остановилась, и ее мысли потекли в другом направлении.