— Еще вчера была я ему так дорога, но и нескольких часов не прошло, как все изменилось; он подозревает меня, приказывает мне расстаться с ним, расстаться навсегда! Ах, если бы он видел глубины моего сердца! Если бы он когда-нибудь узнал, что я перечувствовала, видя его агонию, и насколько после этого возросла моя нежность! О Амбросио, любовь моя, мой кумир! Придет время, когда бескорыстие и чистота моей любви убедят вас. Еще два дня — и вы увидите мое сердце, в котором вы занимаете второе место после Бога. Тогда-то вы меня пожалеете и раскаетесь в том, что толкнули меня в могилу, но увы, это будет слишком поздно.
При этих словах рыдания заглушили ее голос. Она наклонилась над Амбросио, ее слеза упала ему на щеку.
— Ах, я нарушила его покой! — воскликнула она и торопливо отступила.
Но ее тревога была напрасной. Никто не спит так крепко, как тот, кто решил не просыпаться. Настоятель не шевельнулся, наслаждаясь покоем, который ему с каждой минутой все труднее было сохранять. Жгучая слеза прожгла его до самого сердца.
«Какое чувство, какая чистота! — сказал он себе. — Ах, если мое сердце так трогает жалость, то как бы его волновала любовь!»
Матильда вновь встала и на несколько шагов отошла от кровати. Амбросио быстро открыл глаза, чтобы бросить на нее ханжеский взгляд. Но она не смотрела на него. Грустно прислонившись лбом к арфе, она пристально глядела на изображение Мадонны, висящее против его постели.
— Благословенное, трижды благословенное лицо. К тебе он обращает свои молитвы, тобой восхищается! С каким удовольствием глядит он на это изображение, с каким пылом обращает к нему свои молитвы! О, если бы какой-нибудь добрый гений, милостивый к моей любви, мог бы открыть ему истину! Если бы его мужской инстинкт мог обрести голос в эти мгновения и направить его к ней, к этой… Нет, умолкните, напрасные надежды. Нельзя поддаваться мыслям, которые пятнают добродетель Амбросио. Его влечет вера, а не красота. Не перед женщиной, а перед святыней преклоняется он. Ах, если бы однажды он обратил ко мне хоть малую толику той нежности, которую он расточает Мадонне, пусть бы он только сказал, что, не будь он обручен с Церковью, он не стал бы презирать Матильду! Пусть эта сладкая мысль питает меня. Может быть, он признается, что испытывает ко мне чуть больше, чем только жалость, и что любовь, подобная моей, заслуживает ответа. Наверно, он это признает, когда я буду на смертном одре. Тогда он не будет больше бояться нарушить свои обеты, и его нежность смягчит муки моей агонии. Ах, если бы я была в этом уверена, как бы я торопила свои предсмертные минуты!
Монах не пропустил ни звука, и тот тон, которым она произнесла последние слова, заставил сжаться его сердце. Невольно он приподнял голову с подушки.
— Матильда, — сказал он взволнованным голосом. — О моя Матильда!
Голос монаха заставил ее вздрогнуть, и она стремительно обернулась. От резкого движения упал капюшон, который до сих пор скрывал ее лицо, и изумленному взору монаха предстали ее черты. Это была точная копия его обожаемой Мадонны. Та же пышность золотистых волос, та же нежность и загадочность черт, та же божественная величавость, те же глаза, лукавые и удивленные; но тут силы вновь оставили монаха, и с возгласом глубочайшего изумления он упал на подушку, не зная, кто перед ним: смертная женщина или божество. Она застыла в величайшем смущении. Ее щеки покрылись великолепным румянцем, а когда она пришла в себя, ее первым движением было спрятать лицо; затем неровным, прерывающимся голосом она решилась обратиться к монаху:
— Случай открыл вам мою тайну. Да, изображение вашей Мадонны — это портрет Матильды де Вилланегас. Вскоре после того, как пагубная страсть родилась в моем сердце, я стала искать способ переправить вам свой портрет: я горела желанием узнать, какое впечатление на вас произведет мое лицо. Я заказала портрет Мартину Галуппи, знаменитому венецианскому художнику, который в то время жил в Мадриде. Я отослала портрет в монастырь как бы на продажу. И еврея, который принес его, направила тоже я. Вы получили портрет. Судите сами, каков был мой восторг, когда я узнала, что созерцание его доставило вам наслаждение, что вы даже повесили его на стену своей кельи и больше не обращаете свои молитвы ни к какому другому святому. Не заставит ли вас это открытие снова подозревать меня? Хотя это скорее должно убедить вас в чистоте моей любви, и нет никакой необходимости лишать меня вашего общества или вашего уважения.
Каждый день я слышала, как вы восхищаетесь моим портретом. Я была свидетельницей тех порывов чувств, которые вызывала в вас красота, и все-таки я прятала от вас лицо, которое вы уже любили, сами того не зная. Я не пыталась воспользоваться этим, чтобы завладеть вашим сердцем, я скрывала, что я — женщина, и если бы вы не заставили меня открыть мою тайну, если бы меня не терзал страх перед разоблачением, вы бы знали меня только как Розарио. Вы все еще намерёны прогнать меня? Неужели я не смогу провести рядом с вами те немногие часы, что мне еще отпущены? О Амбросио, говорите же, скажите, что я могу остаться!